Даже несмотря на все это, умение держаться могло бы помочь ей завоевать себе место в этой молодой стране — но Сара была девушкой тихой и застенчивой и куда лучше разбиралась в порохе, пулях и разделке дичи, чем в изящных манерах. А потому представлялось маловероятным, чтобы Сара Канингхэм получила такое матримониальное предложение, которое отец позволил бы ей принять.

А годы шли. Шестнадцать лет превратились в двадцать, а там и в двадцать четыре. Потом пришла беда. Холера, а за ней смерть.

А потом, когда Сара уже начала было думать, что ее судьба изменилась к лучшему, снова смерть.

Внезапно изменившийся ветер, окатив девушку брызгами ледяной морской воды, грубо вернул ее к реальности. Боль всех недавних потерь слилась воедино, и Сара принялась ожесточенно тереть глаза скомканным платочком.

— Мисс Канингхэм! — окликнул Сару какой-то матрос, понизив голос из уважения к ее утрате. — Капитан просил выразить вам свое соболезнование и сказать, что все уже готово для службы.

— И да будет Господь милосерден к рабе своей, миссис Алекто Кеннет из Лондона, что спит ныне в ожидании воскрешения в Царствии Господнем… — низкий, басистый голос капитана Челлонера с чувством выговаривал слова, обещающие утешение и надежду. Сара Канингхэм стояла в первом ряду небольшой группы людей, столпившихся вокруг тела, увязанного в парусину и ожидающего упокоения, и изо всех сил гнала прочь ужас, что охватывал ее при мысли о будущем. Наконец короткая заупокойная служба завершилась; парусиновый сверток, обвязанный для веса цепью, перекинули через борт, и он исчез в кильватерной струе.

— Мисс Канингхэм! С вами все в порядке?

Сару снова вернули к окружающей действительности — на этот раз капитан Челлонер. Девушка грустно улыбнулась, надеясь, что ее лицо отражает чувства, соответствующие столь печальному моменту. Среди индейцев кри это считалось верхом неприличия — выражать свои чувства открыто и тем самым вынуждать всех окружающих разделять их. В конце концов, радость и печаль — вещи глубоко личные.

Но индейцы кри и ее свобода давно уже были потеряны для нее, и теперь она должна приложить все усилия, чтобы хоть чего-то добиться в жизни.

— Кончина вашей компаньонки глубоко опечалила нас всех, — почтительно сказал Саре капитан Челлонер. — Миссис Кеннет была такой очаровательной женщиной. Мы скорбим.

— Вы очень добры, капитан Челлонер, — отозвалась Сара. Интересно, к чему он затеял этот разговор?

— Мне бы не хотелось, чтобы вас постигли еще какие-то потери помимо тех, что уже обрушились, и потому я надеюсь, что вы простите мне мою назойливость. Мисс Канингхэм, позвольте поинтересоваться, какие меры предосторожности я могу предпринять для вас, как только мы причалим?

— Меры предосторожности? — озадаченно переспросила Сара. И тут в каком-то уголке ее сознания зародилось ощущение, что она приплыла в Англию, в Старый Свет, где даже ту жизнь под постоянным присмотром, которую она вела последние несколько месяцев, во время пребывания в Балтиморе, могут счесть не просто вопиюще свободной, а просто-таки безнравственной. В Англии молодые дамы из хороших семей никуда не ходят в одиночку; их постоянно сопровождает горничная, компаньонка или какая-нибудь родственница. За девушкой непрерывно присматривают до того самого момента, пока не придет пора вознаградить ее браком с отпрыском какого-нибудь знатного и богатого рода. А жизнь замужней женщины отнимет даже те последние капли свободы, которыми она могла наслаждаться в девичестве.

— Вы же путешествовали вместе с миссис Кеннет, верно? Кто будет сопровождать вас теперь? — не унимался капитан. В его голосе появилась нотка беспокойства.

— Я… меня встретят. Прошу прощения, — быстро произнесла Сара. И прежде, чем капитан Челлонер успел остановить ее, девушка уже укуталась в плащ и поспешно скрылась в своей крохотной каюте.

«Дура! Тупица! Бестолочь!» Сара бранила себя последними словами, какие только знала. Она стояла, дрожа, посреди крохотного пристанища, которое прежде делила со своей благодетельницей. Капитан Челлонер искренне заботился о ее благополучии, и это совершенно не повод пускаться от него наутек, как будто он пытается насильно завербовать ее в армию. Он всего лишь хотел обеспечить ее компаньонкой. Он так много сделал для нее, что имеет право узнать ее историю целиком. Но Сара, которую сейчас терзала тошнотворная уверенность в том, что она пересекла океан, погнавшись за призраком, не могла перенести даже мысли о том, что капитан Челлонер станет свидетелем ее глупости. Постепенно успокаиваясь, Сара присела на узкую жесткую койку и достала свой дорожный баул. Откинув верхнюю крышку, девушка извлекла конверт, плотно заполненный сложенными листами бумаги, и вынула их, чтобы перечитать еще раз. От бумаги исходил солнечный аромат цветущего апельсина, и Сара унеслась на несколько недель назад, к тому моменту, когда она впервые прочла это письмо.

Утреннее солнце припекало спину Сары даже сквозь тонкое миткалевое платье, когда девушка осторожно переходила мощенную булыжником улицу Балтимора, стараясь не наступать на мусор. Большая плетеная корзина, которую несла Сара, была пуста, не считая длинного списка покупок — а пишет кузина Мэшем как курица лапой! Каким бы скучным ни был поход за покупками, Сара обрадовалась и ему. Все же хоть какая-то возможность вырваться из бесконечного круга однообразной, тяжелой работы, свалившейся на нее после того, как она стала жить в этом доме — исключительно по милости кузины Мэшем, как Саре не уставали напоминать. Сара уже поняла, что Мэшемы ни в грош не ставят их родство и относятся к ней как к одной из служанок, которой, благодаря все тем же кровным узам, можно не платить. Сара никогда не умела хорошо шить или прясть, а потому все ее время оказалось поделено между кухней и стиркой. И никаких улучшений не предвиделось. Может, лучше уйти отсюда и на самом деле наняться к кому-нибудь в служанки? Надежд на замужество у Сары было даже меньше, чем восемь лет назад: ведь теперь все ее имущество состояло из небольшого сундучка с одеждой и нескольких долларов, оставшихся после продажи отцовского дома.

Правда, у нее было еще кольцо.

Кольцо принадлежало ее отцу, но оно было не новым уже тогда, когда попало к нему. Остановившись у двери еще не открывшегося магазина, Сара вытащила кольцо, висевшее у нее за пазухой на голубой ленте, и еще раз взглянула на свое сокровище.

Кольцо было золотым, массивным, с плоским черным камнем. Но ценность его определялась не только и не столько количеством золота. Сара привычным движением надавила на камень подушечкой большого пальца. Черный камень перевернулся при помощи хитроумного приспособления, служившего ему оправой, и внутри обнаружился герб. Это была драгоценная эмаль исключительно тонкой работы: на серебряном поле гордо раскинулся величественный дуб во всем великолепии летней листвы. У подножия дуба спал единорог, положив голову на землю, а в ветвях дуба горела корона. Боскобель — Королевский дуб. Сара не знала, что это кольцо значило для ее отца. Она знала лишь, что это было его величайшее сокровище, — и потому теперь кольцо стало и ее главным сокровищем.