неясный звук, стремясь быстрее прожевать, но он, не дожидаясь ответа, добавляет:

— Как тебе это нравится?

— Мне? — переспрашивает она, глотая. — О чем ты?

— Мне это нравится. — Он складывает газету и уже всерьез принимается за завтрак. — Зачем торчать здесь? Книжка вышла, а на почте мне скучно.

— Ты и в Городе можешь заскучать.

— Почему это?

— Знаю. Я ведь оттуда. Прожила там, как ты знаешь, пятнадцать лет.

— Не уверен, — говорит он и добавляет: — Совсем не обязательно, что там теперь скучно, а работа безусловно интересная.

— Конечно, — соглашается она. — Конечно, это так. Когда я там жила, библиотекарем был Сигги Страус.

— Сигги Страус, — повторяет он. — А я думал, он был тогда директором школы.

— И директором тоже был, да и сейчас, наверное, директорствует. А еще он был членом магистрата, сейчас он к тому же заместитель депутата альтинга[2], и я где-то вычитала, что он вдобавок председатель Городской рыбопромысловой компании.

— Ну и ну. Надо надеяться, что кое от каких обязанностей он освободился. А то просто жалко бедняжку.

— Никакой он не бедняжка, Страус этот. — Тряхнув головой, она встает.

— Чем это он тебе не угодил? — спрашивает он и допивает кофе.

— Да лживый он. И кроме как для своей выгоды никогда ничегошеньки не делает.

Пьетюр Каурасон встает из-за стола, вытирает тыльной стороной руки нижнюю губу, шмыгает носом и уже на пороге кухни спрашивает:

— Почему же тогда они объявляют, что им требуется библиотекарь?

— Вот этого я не знаю, — отвечает она, собирая грязную посуду и ставя ее в раковину. — Но он-то знает.

— Н-да, дела, — произносит он уже в коридоре и надевает меховую куртку. — Пора бы тебе порассказать о жизни в Городе. Ведь и о тебе, и об этом городе я знаю немного, да и то лишь со слов твоего дяди Йоуи. Милый он человек, но из него все клещами вытягивать надо.

— А ты спрашивал? — Она открывает горячий кран.

— Разве нет? — задает он встречный вопрос, зашнуровывая ботинки.

— Очень может быть, — отвечает она.

— Поцелуй меня на прощанье. — Он всовывает голову в кухонную дверь.

— Всего! — Она целует его. Обняв мужа за шею, смотрит своими зелеными глазами в его голубые и спрашивает: — Ты уже что-нибудь надумал?

— Пока не знаю. А позвонить и расспросить ничего не стоит.

— Конечно. — Ответ звучит как стон. Она отводит взгляд своих зеленых глаз.

— Ну, я пошел. Поцелуй за меня малышку.

Вальгердюр принимается за посуду, Пьетюр идет на почту.

IV

Дождь в Городе прекратился в половине десятого. И сразу же Главная улица заполнилась людьми — бегущими, идущими и едущими людьми; людьми, выполняющими чужие поручения; людьми, занятыми своими делами; людьми, обслуживающими других людей.

По улицам заспешили домохозяйки с сумками и сетками, с детскими колясками, с тележками, а кое-кто безо всего. Они заполнили продовольственные магазины, стали покупать мясо и капусту, молоко и хлеб, а кое-кто даже конфеты.

В магазин «Цветы и ювелирные изделия» в это утро ни один посетитель не заглянул. Продавщица сидела одна, наводила красоту, подмазывалась и лакировала ногти. До полудня никто не зашел ни в «Косметику», ни в книжный магазин, ни в «Модную одежду», ни в «Электроприборы», ни в гриль-бар.

А вот на почту заходили многие. Одним надо было получить деньги по переводу, другим — отправить письмо, третьим — забрать посылку, четвертым — оплатить счета.

У окошка стоит дама в кроличьей шубке — спрашивает, можно ли заказать из Рейкьявика несколько бутылок хереса. Выясняется, что херес из Рейкьявика заказывается не почтой, а по телефону, на почте же его только получают. И дама в кроличьей шубке возвращается домой, чтобы заказать в Рейкьявике херес, досадуя, что зря выходила в осенний, дождливый мир.

V

В глаза никто Сигюрдюра Сигюрдссона Страусом не называл. Однако считалось, что об этом прозвище он знает, только вот никто не мог сказать, нравится оно ему или не очень. В момент, о котором рассказывается в нашей повести, он писал свое отчество уже иначе — Сигюрдарсон[3].

Роста Сигюрдюр довольно высокого. Шея у него невероятно длинная, а голова напоминает шар. Лоб высокий, в морщинах, волосы темно-каштановые, вьющиеся, плотно прилегающие к голове. Глаза крупные, с маленькой желтовато-коричневой радужкой и большими белками. Нос короткий и кривой, свернутый к левой щеке. Щеки пухлые, словно надутые, и синеватые. Губы толстые, в трещинах. Зубы мелкие, коричневатые.

Тело у Сигюрдюра массивное, руки и ноги короткие и толстые. Считалось, что он человек невероятной силы, о которой ходили легенды. При этом добавлялось, что полного представления о ней никто не имеет.

Сигюрдюр был человеком хитрым, из-за этой хитрости люди его страшились, а от страха старались ему угодить. Никто не хотел с ним ссориться. Держался он, однако, приветливо, охотно оказывал услуги и считался добрым христианином, богобоязненным и хорошо знающим Священное писание.

Иногда он напивался, и это был, пожалуй, главный его порок.

Родом Сигюрдюр был из восточной части страны, а в Город переехал после окончания гимназии работать директором школы. Тогда Город был всего-навсего неприметной деревушкой — несколько десятков беспорядочно разбросанных домиков, обшитых гофрированным железом, а в стране в те поры царила безработица.

Вскоре после его приезда на горе, что напротив Города, обосновались иностранные войска. Прошло еще немного времени, и для жителей нашлась хорошая постоянная работа, у людей появились деньги, теперь их благополучие уже не зависело ни от капризов рыбьих косяков, ни от погоды.

Однако с появлением иностранных войск возникли свои проблемы. Одна из них заключалась в том, что народ не понимал языка своих благодетелей. Помог тут новый директор школы, став переводчиком при общении своих земляков с иностранцами. Сигюрдюр решил в эти годы также немало других сложных вопросов, и едва ли была хоть одна проблема, для разрешения которой его бы не приглашали. И снискал он себе на этом большой авторитет.

С появлением на горе Базы в поселок начали стекаться люди. Вскоре оказалось, что этот хрепп — сельская коммуна — достоин возведения в ранг города. Сигюрдюра избрали в первый же состав магистрата. Он трудился на этой ниве, не щадя сил, и сделал много добрых дел. Со временем стало как-то само собой подразумеваться, что во главе всех благих начинаний должен стоять именно он.

Сигюрдюр выстроил себе двухэтажный дом, что теперь красуется в центре Города, и одновременно с избранием на пост председателя магистрата женился. Жена была местная уроженка, предки ее уже много поколений жили на берегу этого фьорда.

Тот, кто