litbaza книги онлайнСовременная прозаКурочка Ряба, или Золотое знамение - Анатолий Курчаткин

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ... 53
Перейти на страницу:

И что с ними сделалось от ее слов, как они там у себя задергались, как перепугались! Какие у них лица стали! Точь-в-точь «зайцы», когда прохлопают контролера — и ты для них как с неба свалишься. И, как те самые «зайцы» в надежде умилостивить тебя, Трофимовна, чуть оправившись от испуга, заулыбалась, закланялась — и до того льстиво, прямо вся замаслилась лицом:

— Доброе утречко! Доброе утречко! Тут мы вот… Вот мы тут… Ты что, Дуся… мы физкультурой решили…

И Трофимыч вслед ей тоже закланялся и, кланяясь, все пытался спрятать топор у себя на груди, закрывал его крест-накрест руками.

— Ой, здравствуй, Дуся!.. Здравствуй! Это я… Рябую на суп хотел, Трофимовна вон велела…

Евдокия Порфирьевна слушала их и веселилась, как уже давно не доводилось.

— Ладно, — сказала она самым своим милостивым тоном. — Раз залетела, пусть уж пока у меня побегает. — И кивнула благодушно на будку конуры подле забора: — Не денется никуда, мой Верный ее придушит. С работы вернусь — сама суп сварю и вас приглашу.

— Как придушит, ты че?! — завопила Трофимовна и полезла к забору прямо по лопухам и крапиве, а лицо сделалось — будто ее обворовали. — Он у тебя не на цепи, че ли? Почто он у тебя не на цепи-то?

А за Трофимовной, будто привязанный к ней, полез в лопухи с крапивой и ее Трофимыч. У этого высохшего пня вид был такой, словно он пособлял воровать, воровал — и не знал, у кого ворует, а оказалось — себя ж и обчистил.

— Цып-цып-цып-цып, — вопил он при этом, забыв спрятать топор и размахивая им.

Шум поблизости от его местовладения встревожил Верного. Он высунул наружу большую, похожую на кувалду голову, поглядел настороженно в сторону этого шума, шерсть на загривке у него встопорщилась, и он с оглушительным лаем выметнул могучее тело наружу. Зазвенела цепь, побежав по проволоке, пропущенной поперек двора, натянулась, не пуская Верного к забору, вскинула его на задние лапы, рванула обратно, — и Трофимычи так и шарахнулись от штакетиника. Трофимовна, разворачиваясь, аж запуталась в своих толстых ногах и упала, умора была глядеть на них!

Трофимыч, тот первый сообразил, что к чему.

— Так на цепи, слава богу! — выдохнул он.

— На цепи, конечно, — довольная наведенным на стариков шорохом, хохотнула Евдокия Порфирьевна. — Что ж вы думали. Гуляй ваша Рябая, сколько ей влезет. — И, приготовясь ступить с крыльца, крикнула: — Так ты, Трофимовна, значит, если что, так и сообщи: Марсельеза свидетельница. Упечем твоего хрена за милую душу.

Трофимычи не нашлись, как ответить ей. Стояли в своих лопухах, шипели друг на друга, а ей ничего не говорили, не имели слов для нее. Ох, человеческая природа, дрянь, не природа: пышет жаром, клокочет огнем, а чуть возьми покрепче в кулак — кап-кап водичка, как сыворотка из творога…

— Цып-цып-цып-цып, — только и осмелилась подать голос Трофимовна, когда Евдокия Порфирьевна сошла с крыльца.

— Пошла! — поддела Евдокия Порфирьевна ногой Рябую, проходя мимо нее.

Рябая метнулась в сторону и, негодующе закудахтав, взлетела на поленницу около забора. А оттуда спланировала и в родной огород.

— Принимайте! — крикнула Трофимычам Евдокия Порфирьевна на ходу. — На супчик потом позвать не забудьте.

И Трофимычи опять ничего не ответили, промолчали… Ох, человеческая порода!

* * *

Повеселив себя с утра пораньше, потешив душу натощак так, что чувствовала себя сытой на весь день, Евдокия Порфирьевна совершила все необходимые утренние дела и, заперев дом, вышла за калитку — начинать трудовой день. Родная зеленая улица с двумя пыльными колеями посередине повела ее к широкой асфальтовой дороге, что тянулась вдоль железнодорожных путей.

Последним домом перед асфальтовой магистралью в ряду, мимо которого шла Евдокия Порфирьевна, была небольшая избушка без палисадника с пузатым чемоданчиком стеклянной вывески под козырьком крыши: «Опорный пункт охраны общественного порядка», электрически светящейся ночью. Сейчас вывеска не светилась, а перед избушкой занимался гантельной гимнастикой ее хозяин — участковый, старший лейтенант милиции Альберт Иванович Аборенков, мужчина высокий и широкий, истинно напоминающий сложением добротно сработанный славянский шкаф. Обнажившись до пояса, аккуратно сложив на траве голубую форменную рубашку и поместив сверху нее синюю форменную фуражку, он приседал и одновременно взметывал руки с гантелями вверх, приседал и взметывал, вдох-выдох, ходила его широкая грудь, вдох-выдох.

Евдокия Порфирьевна шла себе и шла, помахивая сумкой, смотрела, как ходят вверх-вниз, будто поршни в моторе машины, руки Аборенкова, и вдруг ее будто что-то толкнуло в бок, она остановилась. Когда-то, когда она отправила государству на перевоспитание первого мужа, второй раз хотела она выйти замуж за него, за Аборенкова, но он только воспользовался ее желанием, тело ее принял, а от руки и сердца отказался. И хотя уже минуло много лет, а рука и сердце Евдокии Порфирьевны все помнили нанесенную обиду.

— Баклуши бьешь? — сказала Евдокия Порфирьевна Аборенкову. — Мышцы для баб качаешь? А у нас вон старик за старухой с топором гоняется!

— Где? — замер в присяде с вознесенными вверх руками Аборенков.

— Где, где! — ответствовала Евдокия Порфирьевна. — На вверенном тебе участке, где! Трофимычей знаешь, со мной рядом?

— Да брось! — неверяще и сурово протянул Аборенков, но руки с гантелями опустил и встал в рост.

— Мне что бросать, — сказала Евдокия Порфирьевна, — я не брала ничего. А вот у тебя на участке труп будет — за тебя возьмутся!

Сказала — и пошла себе дальше, как ни в чем ни бывало, помахивая сумкой. Но это только для Аборенкова — как ни в чем ни бывало, а на самом деле тормозя шаг, выворачивая голову и кося глазами так, что белки едва не выскакивали из орбит. Не увидеть результатов своей интриги было бы обидно. Неуж эта тумба не заглотит ее крючок? Из глаз у Евдокии Порфирьевны от неимоверной косьбы готовы уже были рвануть слезы, когда она удостоверилась: заглотил! Аборенков стоял, стоял, а потом резво бросился к своему обмундированию на траве и спешно стал облачаться в него.

— У, зараза! — с сердцем выговорила вслух Евдокия Порфирьевна, возвращая глаза в нормальное положение. Вернуть их в это положение было не легче, чем скосить в самый угол. Такая боль! Но сердце в груди аж прыгало от радости: давай-давай, сбегай, протрясись немного, тумба с погонами!

Асфальтированная проезжая дорога, отделявшая одноэтажную деревянную часть города, подобно некоей пограничной полосе, от части каменной, многоэтажной, со всякими учреждениями, заводами и очагами культуры, гудела проносящимися по ней машинами, визжала тормозами, бренчала прицепами грузовиков, дышала смрадом выхлопных газов. Выходя на нее, Евдокия Порфирьевна неизменно несколько раз чихала. После этого организму ее становилось легче, и он становился способным к жизни и действию в цивилизованных условиях.

Вот и сейчас, крепко сотрясясь всем своим могучим телом три раза, Евдокия Порфирьевна утерла затем нос посредством большого и указательного пальца — и замахала рукой приближающемуся автобусу, в маленьком квадратном окошечке которого, под самой крышей, слепо темнел номер маршрута: стой, стой, кому говорю!

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ... 53
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?