— Ладно, потом разберусь с вашими забубёнными головушками.

— Почему «забубёнными»? — Колька Котов интересуется всегда и всем.

— Потому что нормальные головы спят ночами, а не рыщут, аки звери, по чужим светлицам!

Была у этой воспитательницы какая-то неясная нам манера изъясняться крылатыми фразами. Звучали они в наших стенах непривычно. Много позже, в лагере, она рассказала, что росла у бабки с дедом в деревне. Дворов-то — раз-два и обчелся. Общаться не с кем. От скуки маленькая Ирина Витальевна (ее как-то сложно было представить девочкой с косичками) читала немногочисленные книги. Среди прочих стоял на этажерке и один из четырех томов словаря Даля. По ее словам, она перечитывала его так часто, что многие выражения вошли в ее голову и до сих пор там обитают. После этого признания Ирина Витальевна постучала пальцами по голове и сказала: «Не зря же вы меня Головой прозвали».

На вопрос о грабеже тоже ответил Колька:

— Мы не грабили. Они сами по-братски, то есть по-сестрински, поделились пищей со страждущими. Должны же мы знать, чем их там потчевали, на чужой сторонушке. — Котя, прозванный так за свои джентльменские манеры, явно был в ударе — хотел блеснуть красноречием, а заодно и увести разговор в другое русло.

— А ничего, что эти гамбургеры ехали больше суток?

— Ирина Витальевна, ну вы же знаете: наши желудки и гвозди переварят.

— Только это и успокаивает. Девки ревут. Ворвались, как грабители, посреди ночи, разве что не связали!..

— Ну им что… Уедут и каждый день будут трескать эту гадость.

— А зачем брали, раз гадость?

— Так мы девок спасали! От возможного отравления. Девчачьи желудки послабее наших.

Утром обсуждали поездку в Америку. Не успели вернуться, а уже хотят обратно. Те, кому не светило заграничное усыновление, слушают молча, без чувства радости за ближнего. Оно и понятно: одни уезжают в семью, к лучшей жизни, а остальные по-прежнему будут пребывать в этой, с одинаковыми буднями и неясным будущим. На берегу океана, где много больших магазинов, наверное, хорошо. И нет там ничего инкубаторского, нет меню, где тушеная капуста — поварской фаворит.

Радостные голоса уезжающих звенят колокольчиками среди молчания остающихся здесь.

— Там так классно! Нас брали в магазин.

— Мы ходили на американский футбол.

— А это мои новые мама и папа. Это Джон, Сесиль, Кэт.

В потоке радостных рассказов делает паузу Ирина Витальевна:

— Так, девицы, вещи новые сюда, пока им ноги не приделали!

Воспитатели рассматривали фотографии, слушали рассказы, попутно срезая бирки с подаренных детям вещей.

— Елена Геннадьевна! У меня кофта пропала. Новая. С этикеткой.

— Не рыдай. Что за кофта?

— Сиреневая, с пайетками. Я ее ни разу не надевала. К нам ночью ребята прибегали из старшей. Все вещи перетрясли.

— Что взяли?

— Только хавчик заграничный. Вы только не говорите им, что мы жаловались, нам и не жалко этих гамбургеров. Они все равно невкусные.

— Я бы вам их есть не разрешила. Больше суток в пути — ими же отравиться можно! — Елена Геннадьевна немного возмущенно попыхтела. — Ладно, разберемся. Кофты ваши мальчишкам точно не нужны.

Пропало еще кое-что из подаренных обновок. Но у девчонок вещей не оказалось. Возмущенные старшеклассницы предложили воспитателям искать лично. Воспитатели посоветовались и решили, что девочки говорят правду: все вещи здесь знакомы, новинки наперечет. А уж настоящее импортное заметят сразу.

Кофточка всплыла случайно. Глазастые девчонки узрели свою собственность на одной из дочек нашего сторожа. Нехорошо вышло.

За углом детдома, там, где в зарослях нестриженых кустов, около городка с гаражными ракушками, собирались курильщики, плакала женщина. Большая слабая женщина с крашенными в тускло-желтый цвет волосами. Ее обнимала маленькая девочка в модном американском платье. Они были очень похожи: большая и маленькая фигурки. Словно вырезанные из хорошего дерева. Обе крепкие, светлые, приземистые. Девочка откидывала рукой волосы, такие же густые, как у мамы, только живого пшеничного цвета. Ей не хотелось уезжать и в то же время хотелось. У нее теперь было две мамы. И обе внешне похожи. Родная мама хорошая, только она не может остановиться и бросить пить. Другая мама похожа на родную, ту, из далекой трезвой жизни.

Русская мама только что вышла от директрисы.

— Если вы сейчас подпишете отказ от ребенка, ее удочерит семья американцев. Вот, выпейте воды. — Директор смотрит на плачущую женщину, выпивающую воду залпом. Про себя отмечает: «Привычка. Алкогольная зависимость. Уже не исправить ничего».

— Я против усыновления детей иностранными гражданами. Но есть распоряжение свыше. Родители вашей девочки производят хорошее впечатление. Я бы сказала — лучшее. Это простые люди, добродушные. У них двое родных детей. Решать вам. Но могут обойтись и без вашего согласия. Вы ведь в общежитии живете?

— Да. — Это единственный расслышанный ответ на все вопросы.

Оля плачет в воспитательской. Она не может сделать выбор. Ей никто ничего не советует. Через два месяца она будет смотреть на океан.

Поющие, рисующие, танцующие — их было немало. Встречались и необычные таланты. Лешка Барин (прозвище дано было за прежнюю вольную жизнь, от которой у него остались какие-то действительно барские замашки) умел открывать любые замки. Когда воспитатели, забыв ключ, захлопывали дверь в воспитательскую, то шли они прямиком к Лехе: «Выручай!» Вскрыл как-то Лешка сейф в кабинете Матрешки. На следующий день Галина Алексеевна звучно протрубила тревогу: «Сейф вскрыли!» В сейфе хранились какие-то документы. По счастливой для Барина случайности две неполученные зарплаты воспитателей лежали не там, а на столе, прикрытые газетой. Листочки, украшенные буквами, оказались надежнее серого металлического шкафа. Галина Алексеевна по какой-то причине забыла убрать деньги в сейф, что спасло Барина от серьезных неприятностей (и от путешествия в Самарканд, куда он зачем-то собирался). Так появилось в детском доме еще одно зарешеченное окно.

Отличался Лешка и своей страстью к путешествиям. Правда, в детской комнате милиции эту страсть называли иначе, задавая извечный риторический вопрос воспитателям: «Ну что же они все время бегут от вас?» Лешка гордился тем, что объехал чуть ли не всю Россию. Из города в город он обычно добирался в товарных поездах.

Леха охотно рассказывал о своей семье и нам, и воспитателям. У меня прошлого не было, и я с интересом слушал, что это такое — жизнь до детдома. Когда-то семья Некрасовых была в десятке самых обеспеченных семей города. Лешка неоднократно подчеркивал тот факт, что черную икру в их доме ели столовыми ложками. Никто из остальных детдомовцев черную икру не пробовал ни разу в жизни. И этот факт делал Леху почти инопланетянином. А потом его отца посадили за какое-то экономическое преступление, мать запила горькую, пропив и большую четырехкомнатную квартиру, и «мерс», и загородный дом. Я, уже будучи взрослым, как-то видел этот дом. Несмотря на обветшавшие, облупившиеся стены, запущенный полупарк-полусад вокруг, дом все еще производил сильное впечатление как размерами, так и хоть немного вычурной, но все-таки изысканной архитектурой.