Я думаю, что душевное состояние, в котором граф Берхтольд предъявлял ультиматум Сербии, можно отчасти определить следующим образом: или Сербия примет ультиматум (а это означало бы крупный дипломатический успех), или она его отклонит, и тогда война – победоносная благодаря поддержке Германии – поведет к возрождению новой, несравненно сильнейшей, двуединой монархии. Я не хочу оспаривать того, что подобное рассуждение было сплошною цепью ошибок. Я хочу только установить свое убеждение в том, что, предъявляя ультиматум, граф Берхтольд лично не желал войны и что он до последнего момента надеялся, что победа будет одержана пером. В поощрении Германией его политики он усматривал также некоторую гарантию против войны, а ее участники и шансы на победу оценивались им совершенно неверно. За Берхтольдом стояли другие лица, думавшие иначе, но выталкивавшие его вперед: этим объясняется, что поведение его было лишено единства. У Берхтольда очевидно не было сомнения в том, что война с Сербией поведет также и к войне с Россией. По крайней мере, донесения моего брата из Петербурга не оставляли в этом сомнения.

Сербия приняла ультиматум только отчасти, и война с Сербией вспыхнула. Тут же произошло и вооруженное вмешательство России, а одновременно с тем и другие очень важные события. 30 июля, в полдень Чиршки зашел в министерство иностранных дел и, в исполнение данного ему поручения, сообщил содержание телеграммы, полученной от Лихновского. В этой важной телеграмме было сказано следующее: он – Лихновский – только что от Грея. Последний настроен очень серьезно, но совершенно спокоен, хотя и отмечает, что положение вещей все более осложняется. Сазонов объявил, что после воспоследовавшего объявления войны он лишен возможности непосредственно сообщаться с Австро-Венгрией и просит Англию снова взять на себя посредничество. Предпосылкой переговоров должно явиться прекращение враждебных действий. Грей предлагает посредничество четырех держав. Ему – Грею – казалось бы возможным, чтобы после занятия Белграда Австро-Венгрия предъявила бы свои условия. Частным образом Грей добавлял, что он обращает внимание Лихновского на то, что война между Россией и Австро-Венгрией оставила бы возможность нейтралитета Англии, но что положение изменилось бы в случае, если Германия и Франция также окажутся втянутыми. Также и общественное мнение Англии, которое было очень благоприятно Австрии после убийства, теперь начинает колебаться, так как никто не понимает австрийского упрямства, Лихновский присовокуплял, что итальянскому послу Грей сказал, что, по его мнению, согласие Австрии на посредничество приведет к общему удовлетворению. Сербы во всяком случае будут наказаны. Гарантий на будущее Австрия могла бы тоже добиться и без войны. Таково было содержание донесения, переданного Чиршки из Лондона. Бетман прибавлял от себя, что он настоятельно рекомендует венскому кабинету безотлагательно принять посредничество.

Берхтольд принял содержание телеграммы к сведению и отправился с этим известием к императору. Он лично исходил из того, что Россия уже находится в войне с империей, что к вечеру того же дня императору должен быть представлен приказ о всеобщей мобилизации и что, принимая в соображение начавшееся наступление России, возможность отсрочки австрийской мобилизации казалась ему сомнительной. Помимо этого, он, очевидно, должен был еще принять в соображение и то, что в России существовали различные течения и не было никакой гарантии, что восторжествует то, которое желало посредничества. Враждебные действия открылись, по-видимому, без ведома и желания царя, если же, помимо его воли, они теперь стали бы развиваться и дальше, то в таком случае Австро-Венгрия неминуемо должна была бы опоздать.

Мне никогда не пришлось говорить об этих днях с Берхтольдом, но имеющийся у меня под рукой материал не оставляет сомнения, что он чувствовал себя обязанным осветить также и эту сторону вопроса, а затем предоставить решение императору Францу-Иосифу.

31 июля, то есть на следующий же день, Чиршки передал нашему министерству иностранных дел содержание вновь полученной телеграммы короля Георга принцу Генриху Прусскому. Вот она:

31 июля цитированные нами предложения были в Вене приняты – правда, при условии соблюдения некоторых постановлений по военным вопросам, на что Лондон не согласился. А затем началось нагромождение событий.

Как Англия, так и Германия и Австрия хотели локализировать конфликт в Сербии. В России агитировала влиятельная партия, желавшая во что бы то ни стало вызвать войну. Нападение России ставило лицом к лицу с совершившимся фактом, и в последнюю минуту в Австрии побоялись приостановить мобилизацию, дабы не опоздать с обороной. Послы не всегда говорили то, что от них хотело их правительство; они передавали поручения вполне корректно, но если их личное мнение несколько отклонялось от предписанного, то это разногласие ни от кого не оставалось в тайне и также принималось во внимание, а оно только усиливало общую неуверенность и неясность. Берхтольд колебался, его разрывали на части самые противоположные течения. Между тем для решения оставалось всего лишь несколько часов. Они не были использованы – и несчастие разразилось.

Россия создала безвыходное положение и вызвала мировую войну.

Несколько месяцев спустя после начала войны у меня был длинный разговор относительно всех этих вопросов с венгерским министром-президентом графом Стефаном Тиссой. Лично, он, Тисса, в свое время выступал против резкого ультиматума, потому что он предвидел войну и не хотел ее. Существует мнение, что Тисса настаивал на войне, но это лишь одно из обычных и весьма распространенных заблуждений. Он был противником войны – не только принципиально, по складу своего ума, но еще и потому, что считал, что разумная политика союзных договоров может в течение нескольких лет значительно укрепить силы двуединой монархии. Он особенно часто возвращался к Болгарии, которая тогда ведь была еще нейтральна и которую он хотел склонить на нашу сторону еще до начала войны. От Тиссы я также слышал различные детали о политике германского правительства в связи с деятельностью германского посла.

Я нарочно различаю германское правительство от германского посла – потому что у меня создалось впечатление, что фон Чиршки предпринял ряд шагов, на которые он вовсе не был уполномочен. Если я сказал выше, что не все послы говорили то, что от них хотело их правительство, то я подразумевал при этом именно фон Чиршки, вся индивидуальность, весь темперамент которого толкали его на то, чтобы с большой страстностью, но не всегда с достаточным тактом, вмешиваться в наши дела и вытряхивать из двуединой монархии спячку. Нет никакого сомнения в том, что все частные беседы фон Чиршки сводились в то время к общему мотиву: «Теперь или никогда!» Несомненно, что германский посол толковал свои слова в том смысле, что Германия в данный момент готова поддержать его слова всем своим влиянием и всей своей силой, но что он сомневается в том, что она так поступит и в будущем, если мы проглотим «сербскую пощечину». Мне кажется, что именно фон Чиршки был глубоко убежден в том, что Германии предстоит в самом недалеком будущем пережить войну с Францией и Россией и что он считал 1914 год наиболее благоприятным, во-первых, потому, что он не верил в боевую готовность России и Франции, а во-вторых, что очень существенно, он считал, что сейчас ему удастся вовлечь и Австро-Венгрию в войну, тогда как при другой конъюнктуре, когда жертвой нападения окажется не сам миролюбивый Франц-Иосиф, он не захочет выступить в интересах одной Германии. Одним словом, он хотел воспользоваться сербским инцидентом, чтобы обеспечить за собой Австро-Венгрию для решительной борьбы. Но это была его политика, а вовсе не Бетмана.