– А я спал, как младенец! – рассмеялся Виктор. – Чего ты тут делаешь, кстати? Собрание же завтра, разве ты не смотрел на портале?

– А ты чего тут делаешь? – спросил я.

Виктор сделал вид, что рассматривает призрачную Землю, которая из-за комичного сбоя проектора раскручивалась под сводами холла, превращаясь в сверкающий дискотечный шар.

– Да так, – уклончиво ответил он. – Были кое-какие дела.

Виктор хорохорился, но по болезненному блеску в его глазах было видно, что он тоже мучился от бессонницы.

– Значит говоришь, спал, как младенец? – усмехнулся я и хлопнул его по плечу.

Мы вышли из главного здания в залитый полуденным солнцем сквер.

Я больше не испытывал радости – только волнение и легкий страх. Я вдруг подумал, что до сегодняшнего дня никогда и не верил, что поступлю. Я понимал, что жизнь теперь кардинально изменится. Я перееду из города в общежитие, почти за сотню километров от дома, мать уже не будет допекать рассказами о надуманных болезнях, однако мне придется учиться на самом престижном отделении одного из крупнейших вузов страны, где, как рассказывали на подготовительных, могут запросто отчислить треть курса по результатам обычной сессии. Меня ждали вовсе не безмятежные прогулки по берегу реки, а тяжелая работа и бессонные ночи.

Я посмотрел на безоблачное небо и заметил тонкую полоску темного газа от взлетевшего реактивного самолета или космического корабля.

Спустя пять лет я, возможно, получу первое назначение, впервые покину Землю. Хотел ли я этого? Мне было страшно так, как если бы вылет назначили на завтрашний день – сразу после торжественного собрания, – и в то же время я боялся не справиться с учебой и оказаться в позорных списках на исключение.

Виктор стоял рядом и молчал. Я был уверен, что он думает о том же.

Я еще раз посмотрел на небо. След от ракеты успел растаять на солнечном свету. Небо, идеально голубое, без единого облака, напоминало светящийся экран.

На следующий день я приехал за час до собрания. Институт уже успели наводнить взволнованные абитуриенты, и мне пришлось проталкиваться через плотную толпу, чтобы подойти к лифтам.

Как обычно я никого не узнавал.

На лифтовой площадке выстроилась очередь, и кто-то постоянно пытался пролезть вперед, хамовато распихивая остальных. Мелодично позвякивал лифт, шипели открывающиеся двери, вспыхивали на стенах броские указатели, показывая беспорядочные направления, мигали лазерные лампы, по огромному, похожему на электронную стелу экрану крутили фильм с головокружительными космическими видами.

У меня действительно начинала кружиться голова.

Люди в коридоре говорили одновременно, вразнобой, пытаясь перекричать друг друга, а со всех сторон доносилась раздражающая позвякивающая музыка. Мне хотелось зажать уши руками.

На последнем этаже, где располагался актовый зал, оказалось не тише. Я не мог разглядеть Виктора в толпе и встал у входа в зал, у информационного терминала, по которому показывали беззвучный обучающий фильм по истории колонизации Венеры.

Бегущая внизу строка подсвечивалась синим, как в караоке, а на экране быстро сменялись слайды – похожие на пирамиды корабли, которые бомбардировали планету ледяными глыбами, невыразительные люди в больничных халатах, собравшиеся для группового снимка, нарисованная на черном фоне планета, двигавшаяся по эллипсу вокруг подразумеваемого солнца, невероятно ускоряясь с каждой секундой, набирая ход, подобно гигантскому космическому кораблю. Субтитры рассказывали о вкладе ученых, разработавших революционную технологию бомбардировки Венеры астероидами, благодаря которой проект терраформирования, обещавший растянуться на пять сотен лет, удалось завершить всего за восемьдесят. В конце фильма на экране появилась залитая магмой Венера и превратилась в голубой, похожий на Землю шар.

За спиной послышался чей-то громкий голос – кажется, говорила девушка, но из-за стоящего в коридоре гама я не разобрал ни слова. Я вдруг разволновался – как день назад, когда смотрел на терминале результаты вступительных. Я стоял перед экраном, на котором показывали превращение планеты, и думал, что забыл о чем-то очень важном, когда передо мной возник, материализовавшись из воздуха, суазор с открытой страницей цветастого портала.

Я обернулся.

– Смотри! – выпалил Виктор, самодовольно улыбаясь. – Я зарегистрировался в соцветии. Вот…

Он провел пальцами по экрану, и передо мной появился похожий на паутину график сети – маленькие круглые фотографии, от которых тянулись тонкие, расходящиеся лучами нити, соединяя заключенные в круги лица.

– Молодец, – сказал я.

– Смотри, смотри! – Виктор азартно листал пальцем эту развесистую паутину. – Вот я, а вот…

Но я его уже не слышал. Зазвенел электрический колокол, и синтетический голос с придыханием объявил о начале собрания. Мы с Виктором были неподалеку от входа и успели занять места в первом ряду.

Над сценой висел широкий красный флаг – как выспреннее знамя дворянского дома – с геометрическим гербом института, собранным из трех фигур – треугольника, круга и квадрата.

В зале постоянно кто-то кашлял, смеялся, говорил вполголоса или громко, и вокруг нас стоял хор сбивающихся голосов, как в огромной многотысячной толпе, которая неумолимо сходит с ума от счастья. Однако я не чувствовал ничего, кроме смутного, почти подсознательного страха. После года на подготовительных, после репетиций экзаменов и бессонных ночей я почему-то был совершенно не рад, что поступил.

Виктор возился с суазором, выискивая будущих сокурсников в сети и добавляя друзей в свое растущее со скоростью ядерной реакции соцветие. Он показывал мне на экран, тыкая пальцем в чьи-то круглые фотографии, а я в ответ молча кивал головой.

На прямоугольную сцену, где высился стилизованный под старину микрофон с суставчатым кронштейном, никто не выходил, и я поглядывал на часы от нетерпения. Гул голосов в зале усиливался – не мне одному надоело ждать.

– Что-то они не торопятся, – тихо сказал я.

– Что? – Виктор оторвался от суазора.

– Давно уже должны были начать, – сказал я.

Виктор убрал суазор и осмотрелся.

– Да, глядя на эту толпищу, вовсе не чувствуешь себя особенным, – пожаловался он.

– Особенным?

– Ну, конкурс, – развел руками Виктор.

– Я никогда не чувствовал себя особенным, – сказал я.

– Врешь, – сказал Виктор.

Я думал, что бы такое ему ответить, когда в зале раздался надсадный звон – как в коридоре перед началом собрания, – и на сцену неторопливо, прихрамывающей походкой вышел пожилой мужчина в старомодном твидовом костюме, слишком теплом для лета.

– Вон там! – Виктор толкнул меня локтем и показал на сцену пальцем.