Открыл глаза, и сразу долбануло болью по вискам. Острой, резкой, проходящей до самого затылка, и уходящей по позвоночнику. А в голове всё мутно, так, словно алкоголя в венах больше, чем крови. Попытался подняться, и ни черта, ни одного отголоска в конечностях. Ни в руках, ни в ногах, даже глаза не могу открыть. Или мне только так кажется. Потому что чувствую шевеление ресниц, чувствую, как веки поднимаются, а в глазах темнота, полная, кромешная, словно вокруг глубокая ночь без звёзд, или свет выключили. Но на руке припекает след от лучей солнца, и где-то вдалеке слышны голоса и птицы. Напряг память, чтобы понять, что вообще со мной происходит, и кадры замелькали, принося адскую боль в голове, разрывая мозг на осколки. Медленно вспоминал про газету, которую в уличном кафе вместе с кофе утром захватил, как увидел там довольную рожу Дэвида, и пазл кусок за кусочком начал складываться воедино. Как звонил ему помню, а потом люди Шамиля меня взяли. Настолько отвлёкся, что допустил главную ошибку — эмоции. Окунулся с головой в ярость, не только на бывшего друга, но и на самого себя. За то, что обвёл меня вокруг пальца, а я повёлся, как маленький мальчик, верящий в идеалы мира. Потом несколько месяцев плена. Снова. День за днём в маленькой клетке, под палящим солнцем, глядя на то, как умирают твои «братья», и молиться, чтобы Каримов не нашёл последнего. Но он нашёл. Элайза, сука, сдала Артёма, а собственному отцу всадила пулю в лоб, после чего отправилась вслед. Но самым большим ударом был момент, когда на поляну вытащили Полину. Она мне не нравилась. С самого начала, когда мы встретили её в России, понял, что она может помешать. Не только забрать Мэри, потому что я был уверен, Джон, итак, отдаст свою дочь Артёму. Но с Полиной было другое, он с ней менялся день за днём, становился одержимым и неуправляемым. Она могла неосознанно подставить нас всех. И она бесила меня своим излишним проявлением чувств, своей привязанностью к матери, которой у меня никогда не было, даже тем, что она много болтала. Но в тот день, когда она ворвалась в комнату Чужого, можно сказать безногого, когда я видел, как она выхаживает его, вместе с ним преодолевая первые шаги… В тот момент я даже позавидовал. Без злобы, но чёрт возьми, я никогда никому не был так нужен, как ей был необходим Артём. Они стали друг для друга воздухом, и в тот момент, когда в неё выстрелили, в маленькую, беззащитную, с оленьими глазами, смотрящими на Артура, а не на пулю… В тот миг я сделал шаг в пропасть. Я не смог позволить потерять другу свой воздух. Он заслужил дышать полной грудью, так же, как и она. А я возможно искупал свои грехи, спасая чью-то жизнь, взамен отобранных.

Потом провалился в темноту, резко и безвозвратно. Дальше ни хрена не помню, и как именно очутился здесь, тоже. И хотя чувствую под собой кровать, в которую меня вряд ли бы положил Шамиль, не пытаюсь даже заговорить, или позвать кого-то. Сначала нужно хотя бы попытаться понять, где именно я нахожусь. Это ложь, что те, кто испытывает страх — трусы. Потому что те, кто ничего не боится просто глупцы. Страх помогает нам выжить, из-за него мы становимся более сильными, осторожными, и внимательными. Мой страх заставлял меня молчать. Время шло медленно, чертовски медленно для того, кто не может пошевелить и пальцем, только веки всё так же поднимались, оглядывая вокруг темноту. Было бы даже точнее сказать, что я не ощущал время, не понимал сколько уже прошло, и через несколько часов, или минут, всё же смог пошевелить пальцем, потом несколькими, а затем и всей ладонью. Ровно за секунду до того, как дверь открылась. Легкие шаги скользнули по полу, и остановились очень близко от меня. Кто-то стоял рядом, и я почти не сомневался в том, что это была женщина. Легкий цветочный запах исходил от неё, а позже и послышался тихий голос. Нежный, мягкий, но при этом наполненный горечью так сильно, что стало не по себе. Она что-то шептала себе под нос так тихо, что слов разобрать я не мог. Слышалось, что она что-то делает возле меня, раскрывает какие-то упаковки, а затем снова затихла. Так близко, что был уверен, стоит протянуть руку и я смогу до неё дотронуться. Она стояла рядом достаточно долго. Затем звучно выругалась, от чего стало даже смешно, потому что таким ангельски нежным голосом не могут говорить такие крепкие словечки. Отошла на несколько шагов, затем снова вернулась, но лишь для того, чтобы уйти. Я захватил её запястье прежде, чем успел подумать о правильности этого действия.

— Кто ты? — Она утробно всхлипнула, промолчала несколько секунд, а затем ещё более тонким напуганным голосом ответила.

— Элена. Меня зовут Элена. Я ваша сиделка. — Сиделка?! Какого хрена здесь происходит?! Сжимал её запястье, чувствуя, как сила уходит из пальцев, но отпускать её не хотелось. Кожа настолько мягкая, словно бархат. Хотелось провести большим пальцем по вене, заглаживая испуг. Снова открыл глаза, погружаясь в привычную темноту.

— А почему я ни хрена не вижу, Элена?

* * *

Дальше какая-то чушь про следствия ранения, на вопрос «где я?» отвечает, что я в доме Чужого. И вроде голос у неё напуганный, а всё равно через мягкость слышится сталь и желчь. Что, девочка? Не нравится ухаживать за инвалидом? Звонит кому-то, называет меня по имени, говорит, что я очнулся, а я хочу встать. Мне до чёрта не нравится лежать в этой койке, с едва слушающимися конечностями. Пытаюсь подняться с кровати, и вроде бы даже получается, но в следующее мгновение снова всё тело отказывает, а я как бесформенный мешок падаю на пол. Не обращаю внимания на боль, которая чувствуется слишком остро, хоть и привык к ней давно, снова пытаюсь подняться, и эта Элена начинает помогать. А меня это злит, так, что неосознанно хватаю её за горло, давлю на неё, огрызаюсь, но отпускаю. Я никогда не видел эту девушку, но в голове почему-то рисуется надменное личико, со сморщенным носом бедной студенточки, которую приставили к калеке. На хрен мне не нужна её жалость, или что там её сподвигло на колени упасть передо мной. Слышал же, как ушиблась, и тихонько зашипела от боли. Сам поднимусь. Мне сейчас только бы убедиться, что я у Чужого, и узнать, чем всё на острове закончилось.

Голос Полины узнаю сразу. Он встревоженный, она тоже пытается помочь, но я останавливаю её. Мягче, не так, как сиделку, говорю, что нельзя ей сейчас. А потом слышу то, что невозможно даже в кошмаре себе представить. Сын. Родился месяц назад. Всё хорошо. Но на каком сроке Полина была? Месяца четыре вроде Тёмыч говорил. Он не мог уже родиться! Не мог!

— Что значит родился? — Голос вроде свой слышу, хриплый, но спокойный, а у самого руки ходуном ходят, чувствую, как пальцы дрожат, и понять ничего не могу.

— Стив, пожалуйста, всё хорошо. Только успокойся, я всё расскажу. — Полина плачет, слышу, как всхлипывает, за руки меня берёт. — Ты в коме был. Полгода прошло с того дня на острове. Ты у нас, в нашем с Артёмом доме. Шамиль мёртв. Он застрелился, когда понял, что проиграл. Все остальные живы. Всё хорошо. — Повторяет это «всё хорошо», как мантру.

Это всё было похоже на бред. Ощущение словно я закрыл глаза лишь на минуту, но всё говорило об обратном. Полина же не станет лгать? Хотя я до безумия хотел, чтобы это всё было чьей-то глупой шуткой. Розыгрышем, который они придумали, чтобы повеселиться. И пусть мне ни хрена не весело, но лучше бы это всё не было правдой.