– Ходила гулять с Муссом. Мы с ним дошли вондотуда, – девочка указала в сторону общественного пляжа, – но обратнооказалось куда дальше, чем я думала. Мусс к тому же все время гонялся зачайками.

Немного успокоившись, Офелия улыбнулась дочери. Пип былатакая милая – сердиться на нее просто невозможно. Глядя на нее, Офелиявспоминала собственную юность в Париже. Лето она часто проводила в Бретани.Климат в тех местах очень напоминал здешний. Офелии там нравилось, именнопоэтому она и привезла сюда Пип совсем маленькой – пусть она увидит всесобственными глазами.

– А это что? – полюбопытствовала Офелия, бросиввзгляд на листок бумаги с каким-то рисунком.

– Я нарисовала портрет Мусса. Теперь я знаю, какправильно рисовать ему задние лапы.

Пип благоразумно умолчала, каким образом она этомунаучилась. Ей прекрасно известно, что сказала бы Офелия. Вряд ли материпонравится, что она бродила по берегу одна и вдобавок еще заговорила снезнакомцем, пусть даже он и оказался столь любезен, что не причинил ейникакого вреда, да к тому же исправил ее рисунок. Офелия раз и навсегдазапретила Пип разговаривать с незнакомыми. Она вполне отдавала себе отчет,насколько очаровательной растет ее дочь, и для нее не имело ни малейшегозначения, что сама Пип даже не подозревает об этом.

– А он тебе позировал? Вот чудеса! – На губахОфелии появилась слабая улыбка.

Лицо ее сразу осветилось. Теперь, когда она улыбалась, сталозаметно, что прежде она слыла настоящей красавицей – прекрасно вылепленное, справильными чертами лицо, ровные зубы, сверкавшие белизной, чудесная улыбка иглаза, в которых прыгали чертики, когда она смеялась. Но с октября она смеяласьредко. Вернее, почти не смеялась. А по вечерам, замкнувшись каждая всобственном мирке, мать и дочь почти не разговаривали. Офелия по-прежнемубезумно любила Пип, но абсолютно не знала, о чем с ней говорить. И потом дляобщения с дочерью требовалось слишком много сил, а у нее их не было. Теперь ейтребовалось делать усилия над собой, чтобы просто жить, а на то, чтобыразговаривать, их уже не оставалось. Поэтому каждый вечер она поднималась ксебе в спальню и часами лежала в темноте, уставившись в потолок. А Пип уходилав свою комнату, и если ей делалось слишком одиноко, она звала к себе Мусса.

– Я отыскала для тебя пару раковин, – пробормоталаПип, вытащив ракушки из кармана, и робко протянула их матери. – А еще мнепопался морской еж, но он оказался дохлый.

– Так почти всегда и бывает, – кивнула Офелия.Взяв раковины, она повернула к дому. Пип шла рядом с ней. Офелия даже непоцеловала дочь, она забыла об этом. Но Пип уже ничего и не ждала от матери.Мать жила будто в своей собственной раковине. Мать, которую она знала и любилаодиннадцать лет, исчезла, а женщина, занявшая ее место, хоть и походила на неекак две капли воды, слишком мало напоминала живого человека. Такое впечатление,что злой волшебник, похитив Офелию, заменил ее роботом. Она ходила иразговаривала, как человек, но глаза ее оставались пустыми, как у робота. Ихотя внешне мать оставалась такой, как всегда, но Пип чувствовала, что все вней изменилось. Обе они понимали, что выхода не было. Пип примирилась с этим,ведь надо как-то жить дальше. Она делала вид, что ничего не замечает.

Для ребенка ее возраста за последние девять месяцев Пипочень повзрослела. В свои одиннадцать лет она стала намного умнее ипроницательнее, чем ее сверстницы. К тому же она интуитивно верно судила олюдях, в особенности когда речь шла о ее матери.

– Ты проголодалась? – спросила Офелия, и в глазахее снова мелькнуло беспокойство.

Приготовление ужина превратилось для нее в пытку; при однойтолько мысли об этом ей казалось, что она умирает. Мучительнее, чем стоять уплиты, оставалась только необходимость есть. Есть ей не хотелось вообще –Офелия практически забыла, что такое голод. За девять месяцев мать с дочерьюсильно похудели; совместные ужины, когда ни та ни другая не могли заставитьсебя проглотить хотя бы кусок, сводили с ума обеих.

– Пока нет. Хочешь, я сделаю на вечер пиццу? –предложила Пип.

Когда-то они обе обожали пиццу. Но теперь Офелия, казалось,даже не замечала, что пиццу почти целиком съедает Пип.

– Может быть, – рассеянно ответила Офелия. –Если хочешь, я могу приготовить что-нибудь еще…

Все последние дни они каждый вечер ели на ужин пиццу.Морозилка была завалена ею. Но ради чего возиться с готовкой, если есть всеравно не хочется? Так уж лучше пусть будет пицца – ее по крайней мере готовитьнесложно.

– Я еще не хочу есть, – равнодушно отозвалась Пип.

Разговор такого типа с завидной регулярностью происходилкаждый вечер. Иной раз Офелия все-таки жарила цыпленка или делала салат, но едаоставалась почти нетронутой, ведь им обеим приходилось заставлять себя есть. Врезультате Пип питалась бутербродами с арахисовым маслом да еще пиццей. А самаОфелия почти ничего не ела.

Поднявшись в спальню, Офелия прилегла. Пип тоже отправиласьк себе. Поставив портрет Мусса на столик у постели, она прислонила плотныйкартон к ночнику и снова залюбовалась рисунком. И тут же вспомнила о Мэтью.Скорее бы наступил вторник – тогда бы она снова увидела его! Мэтью ейпонравился. А уж после того как он поправил ее рисунок, Пип просто влюбилась внего. Да и рисунок теперь совсем не узнать – на нем Мусс выглядел в точностикак настоящий пес, а не какая-то чудовищная помесь собаки и кролика, как былодо сих пор. Да, наверное, Мэтью – настоящий художник.

Стало уже совсем темно, когда Пип внезапно проскользнула вспальню к матери. Она пришла, чтобы позвать ее ужинать, но обнаружила, чтоОфелия уже крепко спит. Она лежала так тихо, что на мгновение Пип не на шуткуперепугалась. Она наклонилась над матерью и только тогда услышала ее дыхание.Вздохнув, Пип укрыла ее одеялом, лежавшим в изножье постели. Офелия вечномерзла – может быть, из-за того, что за последние месяцы совсем исхудала, аможет, из-за горя. Теперь она почти постоянно спала.

Пип на цыпочках вернулась на кухню, открыла морозилку ипринялась задумчиво разглядывать ее содержимое. Сегодня ей вдруг почему-то незахотелось делать пиццу. Впрочем, в любом случае больше одного куска ей всеравно не осилить. Вместо пиццы она сделала себе бутерброд с арахисовым маслом иуселась с ним перед телевизором. Мусс устроился у ее ног. После их долгойпрогулки по берегу пес устал. Он мирно похрапывал на ковре и проснулся, толькокогда Пип, выключив везде свет, поднялась, чтобы отправиться в спальню.Почистив на ночь зубы, девочка влезла в пижаму, забралась в постель и потушиласвет. Ей снова вспомнился Мэтью Боулз. Пип старалась не думать о том, насколькоизменилась ее жизнь за последнее время. Не прошло и нескольких минут, какдевочка провалилась в сон. А Офелия обычно спала мертвым сном до самого утра.

В среду выдался один из тех жарких, солнечных дней, которымилето нечасто балует Сейф-Харбор и которых все его обитатели ждут, чтобы всластьпонежиться на песке. Когда Пип проснулась и прямо в пижаме, босиком прошлепалана кухню, солнце уже припекало вовсю. Офелия сидела за столом, держа в рукахчашку кофе, и вид у нее был измученный. Стояло раннее утро, но она все равночувствовала себя усталой.