И действительно – случилось то, во что никто не верил! Огромный волчок вращался все медленнее и медленнее, наконец он остановился и стал опадать. С грохотом сомкнулась над ним вода. В мгновение ока смолк ураган, прекратился ливень, голубым стало небо, успокоились волны моря. «Арго» недвижно покоился на сверкающем зеркале моря, будто ничего, кроме тишины, здесь никогда и не было.

– Люди, – сказал капитан Гордон, с признательностью взглянув на каждого, – это сделали мы с вами!

Все знали, что он немногословен. Тем более знаменательным было, что на этот раз он еще добавил:

– Я горжусь вами!..

– Знаете что? – сказала девочка, которая привела с собой маленькую сестренку. – Я думаю, что дождь все-таки был. Я промокла до нитки...

Гроза тем временем кончилась. И больше всех удивлялась девочка с маленькой сестренкой: как это она, позабыв о своих страхах, тоже плавала на стальном корабле.

Они еще беседовали некоторое время о своих приключениях, вспоминая отдельные моменты, пережитые каждым. Потом они расстались, чтобы пойти домой и обсушиться.

Но оказалось, что мальчик в очках не очень доволен игрой.

Прощаясь с Момо, он сказал:

– Жалко, что мы потопили этот Шум-шум Гумиластик. Последний экземпляр в своем роде! Хотел бы я изучить его подробней.

Но все были согласны в одном: нигде нельзя играть так хорошо, как у Момо.

Если у тебя много друзей, то среди них всегда есть такие, которые тебе особенно дороги. Так было и с Момо.

Она особенно полюбила двоих, которые приходили к ней каждый день. Один был молодой, другой старый. И Момо не могла бы сказать, кого из них она любит больше.

Одного звали Беппо-Подметальщик. В действительности у него было, наверно, другое имя, но так как он был подметальщиком улиц и все звали его Подметальщиком, то он и сам стал так себя называть.

Беппо-Подметальщик жил вблизи амфитеатра в хижине, которую сам себе выстроил из кирпичей, кровельного железа и толя.

Он был очень маленького роста и всегда ходил немного сгорбившись, так что был только чуть выше Момо. Свою большую голову с торчавшими во все стороны белыми волосами он всегда держал немного косо, а на носу у него сидели маленькие очки.

Некоторые считали, что у Беппо-Подметальщика «не все дома». В ответ на вопросы он обычно только улыбался. Он думал. И если ему казалось, что ответ вовсе не обязателен, то ничего не говорил. Если же он считал, что надо ответить, то всегда долго думал над ответом. Иногда это длилось часа два, иногда целый день. Тем временем люди уже забывали о своих вопросах, и тогда слова Беппо казались им чудными.

Одна Момо умела так долго ждать и понимала его слова. Она знала, что столько времени ему требовалось для того, чтобы не говорить неправду. По его мнению, все несчастья мира происходят оттого, что люди говорят неправду – когда нарочно, когда случайно.

Каждое утро, задолго до рассвета, отправлялся он на своем визжащем велосипеде в город – к одному большому зданию. Там, во дворе, он вместе со своими товарищами ждал, пока дадут метлу и тачку и укажут улицу, которую надо подмести.

Беппо любил эти часы перед рассветом, когда весь город еще спал. Свою работу он делал с удовольствием и очень основательно. Он знал, что это очень нужная работа.

Улицу он подметал не спеша, с расстановкой: при каждом шаге – вздох, при каждом вздохе – взмах метлой. Шаг – вздох – взмах метлой. Шаг – вздох – взмах метлой. Иногда он на минуту останавливался и задумчиво смотрел перед собой. А потом опять сначала: шаг – вздох – взмах метлой...

И пока он так продвигался, посматривая на грязную улицу впереди себя и на чистую – позади, ему в голову приходили порой даже значительные мысли. Но это были мысли без слов, мысли, которые так же трудно передать, как запах, о котором остались одни лишь воспоминания, или цвет, который привиделся во сне. После работы, сидя у Момо, он объяснял ей свои мысли. И благодаря способности Момо слушать Беппо находил для объяснения нужные слова.

– Видишь ли, Момо, – говорил он, например, – дело обстоит так: вот ты видишь перед собой очень длинную улицу. И думаешь: какая же она длинная! Никогда ее не одолеть, думаешь ты.

Некоторое время он молча смотрел перед собой, потом продолжал:

– И тогда ты начинаешь спешить. И спешить все сильнее. А поглядев вперед, ты видишь, что путь перед тобой совсем не уменьшился. И тогда ты еще больше напрягаешься – от страха, и под конец ты совсем без сил и не можешь шагу ступить. А улица все еще простирается впереди. Но так делать нельзя.

Некоторое время он думал. Потом продолжал:

– Никогда нельзя думать сразу обо всей улице, понимаешь? Надо думать о следующем шаге, о следующем вздохе, а следующем взмахе метлой. Все время только о следующем.

Он опять задумался, размышляя, прежде чем добавить:

– Тогда это доставляет радость; это важно, тогда дело идет хорошо. И так оно должно быть. – И опять продолжал после долгой паузы:

– Вдруг ты замечаешь, что шаг за шагом одолел всю улицу. А ты и не заметил как, и не устал. – Он кивнул сам себе и закончил: – Вот что важно.

В другой раз он пришел и молча сел возле Момо. Она сразу заметила, что он задумался, – видно, хочет сказать ей что-то особенное.

Взглянув ей в глаза, старик начал:

– Я узнал нас с тобой.

Прошло некоторое время, пока он продолжил тихим голосом:

– Такое бывает иногда – в обед, когда все уснуло в зное. Тогда мир становится прозрачным. Как река, понимаешь? До самого дна видно!

Он кивнул, помолчал, потом сказал еще тише:

– Там, на дне, лежат совсем другие времена, – на дне, понимаешь?

Он опять долго думал, подыскивая слова. Но, как видно, не нашел, потому что заговорил своим обычным голосом:

– Сегодня я подметал возле старой городской стены. В ней пять камней совсем другого цвета. Вот так, понимаешь?

Он нарисовал пальцем в пыли большое «Т». Склонив голову набок и взглянув на букву, он вдруг прошептал:

– Я их узнал, эти камни.

Помолчав немного, он добавил:

– Это были совсем другие времена – тогда, когда строили эту стену. Много народу там работало. Но были двое, которые взяли да вмуровали эти камни. Знак такой, понимаешь? Я узнал его.

Он провел рукой по глазам. Казалось, каждое слово давалось ему с трудом, и когда он вновь заговорил, слова его прозвучали тягостно:

– Они совсем по-другому выглядели, те двое, тогда, совсем по-другому. – И он закончил почти гневно: – Но я их снова узнал – тебя и себя! Я узнал нас!

Нельзя, конечно, осуждать людей за то, что они посмеивались, слушая такие речи Беппо-Подметальщика. Некоторые за его спиной крутили пальцем у виска. Но Момо любила Беппо и хранила все его слова глубоко в сердце.