Морозини, которого таким недвусмысленным образом выставили за дверь, решил не упираться. Однако, задержавшись на минуту перед колыбелью римского короля и несколькими вещицами, принадлежавшими его матери, Марии-Луизе, он подумал, что неплохо бы поклониться могиле этого ребенка – сына Наполеона и короля Рима, вынужденного завершить свой короткий жизненный путь под австрийским титулом. И Альдо отправился в склеп Капуцинов.

Нет, конечно, он не питал никакой особой страсти к величайшему из Бонапартов – ведь именно из-за него Венеция пришла в упадок. Несмотря на свою французскую – по матери – кровь, князь Морозини не мог простить дерева свободы, посаженного на площади Сан-Марко 4 июня 1797 года, отречения последнего дожа Лудовико Манена и, наконец, фейерверка, во время которого войска новой Французской республики сожгли Золотую книгу Венеции вместе со знаками священной герцогской власти. Но образ покоившегося здесь оскорбленного мальчика, изгнанника, вечного пленника Австрии, затрагивал романтические струнки его характера и вызывал глубокую жалость. Альдо любил приходить к Орленку. Не впервые менах открывал перед ним королевскую усыпальницу в неурочные часы. Морозини знал, как взяться за дело. К толпам обычных посетителей – чаще всего англичан – здесь обращались с просьбой: перед тем как покинуть церковь, оставить у брата-привратника милостыню, предназначенную на освещение склепа и на суп для бедных, который в монастыре раздавали ежедневно в два часа. Морозини же щедро платил, едва войдя. Однако на этот раз он натолкнулся на некоторое сопротивление.

– Не знаю, можно ли мне впустить вас, – сказал ему служка. – Там уже находится дама... она иногда сюда приходит.

– Склеп достаточно просторен. Я постараюсь не мешать ей. Знаете ли вы, кого именно она навещает?

– Да. Она приносит цветы, а потом мы находим их на могиле эрцгерцога Рудольфа. А вы хотите навестить герцога Рейхштадтского, – прибавил монах, показывая на букетик фиалок, купленный Морозини перед тем, как войти. – Так постарайтесь, чтобы она вас не заметила. Ей обычно хочется побыть одной...

«А тебе, – подумал Морозини, – не хочется терять лепту, которую я вношу. Что ж, понятно...»

– Не беспокойтесь! Я буду молчалив, как призрак, – пообещал он.

Капуцин перекрестился и открыл тяжелую дверь, ведущую к императорским гробницам.

Ступая тише кошки, Альдо спустился в некрополь Габсбургов. Пройдя мимо первой ротонды, где царила императрица Мария-Терезия, мать королевы Марии-Антуанетты, он подошел ко второй, где покоился последний император Священной Римской империи Франц II в окружении четырех своих жен, между дочерью Марией-Луизой, забывчивой супругой Наполеона I, и внуком – Орленком. Гробница этого французского принца, которого злоба Меттерниха навеки окрестила герцогом Рейхштадтским, была видна издалека, и ее нельзя было спутать с другими, потому что бронзовый саркофаг покрывало множество свежих и высохших букетиков фиалок. Многие были перевязаны трехцветными ленточками[2]. Гость положил свое приношение к остальным, перекрестился и в который уже раз вспомнил поэтические строки:

А теперь пусть твое высочество спит,

Душа, для которой смерть – исцеление;

Спи в глубине склепа и в двойной тюрьме

Бронзового гроба и этого мундира...

Спи, не всегда лжет легенда,

Мечта подчас правдивей документа.

Спи. Что бы ни сказали, ты – тот юноша и Сын...

Так Морозини молился.

Тусклый свет заливал погруженный в безмолвие длинный склеп, эту «кладовую монархов», где лежало ни больше ни меньше как тридцать восемь покойников. Морозини, поддавшись царившей здесь атмосфере, едва не забыл, что он не один в склепе, но внезапно из современной части усыпальницы, где последним сном спали Франц-Иосиф, его очаровательная супруга Елизавета, убитая итальянским анархистом, и их сын Рудольф, донесся легкий звук – похоже, кто-то плакал... Альдо прошел вперед, стараясь оставаться незамеченным, и увидел женщину...

Высокая, тоненькая, в ниспадающей до пят траурной вуали, она стояла перед гробницей, на которую только что положила букет роз, и рыдала, закрыв лицо руками. Призрак скорби, а возможно, призрак Сисси – Альдо слышал, что однажды ночью, вскоре после смерти сына, она велела открыть склеп и попыталась вызвать Рудольфа из царства мертвых.

Сознавая, что подглядывать за женщиной, охваченной таким горем, – предельная нескромность, Морозини вернулся на прежнее место еще тише, чем пришел. Наверху он снова встретился с тем же капуцином, смиренно дожидавшимся ухода гостей, спрятав руки в рукава, и не удержался от вопроса – знает ли монах ту даму, она производит такое сильное впечатление.

– Значит, вы ее видели?

– Я ее видел, она меня – нет.

– Тем лучше. Она действительно производит впечатление. Даже на меня, хотя я видел ее много раз.

– Кто она такая?

Морозини приготовился увеличить пособие для бедных, но монах отказался:

– Я не знаю, кто она, и вы должны мне поверить. Только нашему преподобному отцу аббату известно ее имя. Все, что мы знаем: ей разрешено приходить сюда в любое время, когда она захочет, и это бывает не так часто. Лично я впускал ее дважды.

– Наверное, она принадлежит ко двору, а может быть, даже и к императорской фамилии?

Но монах больше не захотел отвечать и только покачал головой. Затем, слегка поклонившись, отошел и занял свое место у дверей.

Альдо немного поколебался. Из чистого любопытства ему хотелось проследить за дамой в черном и выяснить, где она живет. Инстинкт подсказывал ему, что с ней связана какая-то тайна, а тайны так манили его. Особенно в такой день, когда надо как-то убить время! И вот, опустившись на колени перед главным алтарем для короткой молитвы, он не поднимался до тех пор, пока до его слуха не донесся легкий скрип двери, у которой стоял монах. Незнакомка только что появилась. Он не двигался с места, пока она не вышла, а тогда вскочил и бесшумно, словно эльф, выскользнул вслед за ней. Так бесшумно, что совсем позабывший о нем монах-привратник, собиравшийся уже закрыть дверь, вздрогнул:

– Как, вы еще здесь?

– Я молился. Простите меня!

Короткий поклон – и он уже на улице. Как раз вовремя, чтобы успеть увидеть, как дама в глубоком трауре садится в крытый экипаж и уезжает. К счастью, движение, как всегда по вечерам, было оживленным, и лошадь двигалась медленно. Морозини, широко шагая своими длинными ногами, без труда поспевал за ней.

Они двинулись по Кертнерштрассе к собору Святого Стефана, затем свернули на Зингерштрассе, потом на Зайлерштатте и, сделав ничем не оправданный крюк – церковь Капуцинов была совсем близко! – в конце концов оказались на Гиммельфортгассе. Преследователь запыхался, и настроение у него уже начало портиться, однако любопытство разгорелось вновь, когда он увидел, что коляска подъехала ко дворцу Адлерштейнов. Вот он волею случая и вернулся туда, куда решил больше не приходить.