Для меня это был какой-никакой выход из положения. Я привел свой довод в приказном порядке и отнюдь не гордился этим, но важен был результат. Она удивилась и не стала возражать, из чего я заключил, что допустил промах.

— Я вас оставлю, вы, наверно, устали.

— Нет-нет. Допейте эту бутылку со мной. Вы же не хотите, чтобы я прикончила ее в одиночку. Расскажите мне о себе, Олаф.

Впервые меня назвали — она назвала! — этим именем. Холодок волнения, зародившись где-то в коленных чашечках, поднялся к корням волос и еще несколько раз проделал путь туда и обратно. Только в чужих устах иные слова наполняются смыслом. Особенно имена. От восторга и смущения я не нашелся, что сказать.

— Простите мою нескромность, — извинилась она. — Вообще-то это не в моих привычках. Это все шампанское.

Она разлила остаток из бутылки в фужеры и подняла тост:

— За нашу встречу!

— За нашу встречу.

Она выпила залпом. Когда фужер опустел, мне показалось, что ее глаза увеличились вдвое.

— Шампанское такое холодное, что пузырьки замерзли, — сказала она. — Кажется, будто пьешь алмазную пыль.

Наступила ночь, и меня снова одолела тревога.

Положение сложилось в высшей степени ненормальное. Я мысленно восстановил ход событий: вчера я был на званом обеде, где один из гостей проинструктировал меня на предмет действий в случае, если кому-нибудь вздумается умереть в моем доме. На следующее же утро незнакомый человек явился ко мне домой и умер. Ну да, в моем подъезде есть домофон, что в Париже не так часто встречается, однако Олаф с тем же успехом мог позвонить и на другой этаж. Но он позвонил ко мне, как будто специально меня выбрал. Прежде чем умереть две минуты спустя, он успел дважды мне солгать: насчет телефонной кабины и насчет своего авто.

Была ли связь между вчерашним вечером и событиями сегодняшнего утра? Я не последовал советам доброхота. И все же, если бы не он, я немедленно и без малейших колебаний позвонил бы в «Скорую». Слова случайного собеседника послужили своеобразным тормозом, дали повод задуматься, и вот тогда-то, в эти сокровенные минуты выбора, мне пришла в голову безумная мысль о смене личности.

А что, если кто-то умышленно натолкнул меня на это? И еще звонок поставщика вин — был ли он частью мизансцены? Не исключено: Батист Бордав окончательно стал для меня посторонним, когда я выслушал рассказ о своих поступках, которых не помнил. Собеседник даже упомянул «Мерсо». Для продавца бургундских вин в этом нет ничего необычного. Однако же впору содрогнуться, задумавшись, почему он выбрал имя героя «Постороннего» Камю? И разве я не сбыл с рук Батиста Бордава при первой возможности? Почему же именно он был избранником этой тайны?

Я ворочался в постели. Все мои рассуждения спотыкались об один существенный аргумент: в основе этой истории лежал труп. Олаф Сильдур свою смерть не симулировал. Надо быть полным параноиком, чтобы вообразить, будто кто-то мог пожертвовать жизнью человека только для того, чтобы меня разыграть.

А впрочем, какие у меня доказательства, что он мертв? Я не врач. Я щупал его пульс, слушал сердце — но в наши дни наверняка существуют препараты или приборы, позволяющие на какое-то время до предела замедлить сокращения сердечной мышцы. Я ни о чем подобном не знал, но это казалось мне вполне вероятным. Будь Батист Бордав врачом, его бы так легко не провели. Мне безумно захотелось вернуться в квартиру, чтобы проверить свою догадку: ставлю тысячу против одного, что покойника там больше нет.

Но о том, чтобы явиться по старому адресу, не могло быть и речи: ведь умер-то я. Почему это необратимо? Да потому, что я больше не желаю быть Батистом Бордавом. Более того, я хочу быть Олафом Сильдуром.

Итак, к человеку, ни к чему в этом мире не привязанному, даже к самому себе, подослали его ровесника, такого же роста, с таким же цветом волос. Весовая категория и национальность иные, но эти характеристики изменить легче, чем рост и возраст. А главное, судьба подосланного куда более завидна, чем его собственная: богач, разъезжает на «ягуаре» и живет на вилле в Версале.

Last but not least[1]женат на красавице. Кто бы не мечтал быть мужем такой женщины? Интересно, посвящена ли она в заговор? Она была со мной так радушна, приветлива, тактична… Не говоря уже о том, как мило и запросто предложила выпить шампанского с таким подходящим к случаю названием.

Эта последняя гипотеза мне не нравилась. Я готов был признать вероятность мизансцены, но что молодая женщина в ней замешана — этого я потерпеть не мог. Да и не вязалось это с тем, что я знал о ней.

«Знал о ней? А что ты о ней знаешь?»

Что? Разбросанные платья, глаза, фигура, голос, склонность ужинать шампанским, а не под шампанское. Что, если она разыграла комедию? У нее и внешность комедиантки… нет, глупо, внешность комедиантки — этого просто не существует, кто только придумывает такие штампы? И потом, какую, собственно, комедию она передо мной разыграла? Она ведь ничего не рассказала о себе, только упомянула вскользь, что замужем за Олафом, о чем я и так догадывался.

Мое прежнее имя позволило мне окрестить ее[2]Сигрид. Мне нравилось, как это звучит. С этой мыслью я и уснул. В комнате за стеной сладко спала вдова Олафа, Сигрид Сильдур, еще не ведавшая ни о своем вдовстве, ни о воскресении мужа.

Я проснулся в одиннадцать утра. Спал ли я хоть раз в жизни так долго? Надо полагать, новое воплощение сыграло свою роль. Самый полный отпуск — от самого себя, полнее не бывает. А в отпуске, как известно, лучше спится.

В доме витал запах кофе. Я слышал, как Сигрид ходит на цыпочках: изумительно, до чего бережно относилась ко мне моя жена! Я бы не отказался от завтрака в постель, но нельзя требовать слишком многого от супруги, с которой познакомился только вчера.

Что ж, если завтрак в постель не светит, можно явиться в постели к завтраку: я закутался в халат, уютный, как стеганое пуховое одеяло, и спустился вниз.

— Доброе утро, Олаф! — приветствовала она меня, сияя очаровательной улыбкой.

— Доброе утро, — ответил я, удержав просившееся на язык «Сигрид».

— Хотите кофе?

— Да, спасибо. Кажется, уже поздновато для завтрака.

— Нет, что вы. Времени здесь не существует.

Она подала мне чашку кофе с круассанами и вышла. Почему? Избегала меня? Я принялся за еду с наслаждением, к которому примешивалась легкая досада.

Пять минут спустя она вернулась.

— Желаете чего-нибудь еще?

Мне хотелось ответить: «Да, желаю, чтобы вы составили мне компанию». Но об этом нечего было и думать.