Поскольку Штопор был мужик крутой и конкретный, а «старики» это хорошо помнили, ему было достаточно легко убедить народ в том, что его «зема» — их ровесник, уже давно вышел из молодого возраста и заслуживает повышения в статусе. К тому же этот земляк сильно озаботился тем, что Никита дерется хоть и отважно, но уж очень неумело. А потому взялся обучать его всяким ударам и приемам, которые скорее всего были надерганы из разных боевых искусств или самостоятельно освоены по ходу многочисленных уличных драк, в которых этот мужик принимал участие с раннего детства. Пользу от этих уроков Никита ощутил не сразу, но когда увидел, как от его ударов слетают на пол те, на кого он прежде и глянуть косо боялся, — порадовался. Да и вообще стал чувствовать себя намного увереннее, начал по-настоящему командовать отделением, и уже никто не рисковал отсылать его по известным адресам. К тому же в октябре 1994 года он завершил год службы и оставалось всего полгода — тогда 18 месяцев служили.

Вроде бы жить да радоваться, дни до дембеля считать. Но только кому-то не сиделось спокойно. Одним хотелось, чтобы им не мешали жить по-исламски, другим не хотелось платить лишние бабки за трубу с нефтью, которая проходила по этим исламским местам, третьим хотелось, чтобы этой трубы вообще не было и нефть текла каким-нибудь другим маршрутом.

Из полка отобрали несколько офицеров, прапорщиков, сержантов, водителей, снайперов, пулеметчиков, гранатометчиков и прочих спецов, добавили дембелей, и черпаков, и совершенных салабонов, последние из которых единожды в жизни отстрелялись из автомата — начальное упражнение перед присягой выполнили. БТР Никите достался такой старый и заезженный, что смотреть страшно. К тому же какие-то козлы его разукомплектовали, то есть сняли с машины не один десяток деталей.

Водометные движители не фурычили, лебедка не работала, подкачку колес еле отремонтировали. Но самым хреновым было то, что башня с огневой установкой КПВТ-ПКТ попросту не вращалась. Даже не смыслящий в военном деле человек может сообразить, что стрелять из такого БТР можно только в одну сторону, а противник может находиться совсем в другой.

Тем не менее, раз колеса крутились, железяку поставили в колонну.

До Грозного посчастливилось доехать быстро, не попав под огонь. А на окраине БТР наконец сам сломался. Никите пришлось сначала выслушать кучу матюков, а потом приказ сторожить «телегу» и ждать техничку или тягач. Потом в городе началась пальба, из рации летел сплошной мат и какие-то непонятно чьи команды. Вместо технички подкатили командирский «УАЗ» и штабной кунг какого-то начальника. Отматюгавшись, командир велел им грузиться на танк, который подвалил следом, и ехать дальше.

Вот этот танк и привез Никиту в ад. Доехав до забитого горящими машинами перекрестка, танкисты свернули в какой-то не то сквер, не то огород, повалив забор, и Никита с товарищами, попрыгав с брони, нырнули в пустую траншею. Через пару минут танк начал куда-то палить, елозить гусеницами, чтобы вывернуть на более удобную позицию, и чуть не завалил траншею. Из нее успели выскочить все.

Потом был очень близкий взрыв, после чего Никита надолго потерял память. При этом он, видимо, каким-то образом передвигался, потому что очухался в подъезде какого-то старого кирпичного дома, вместе с ним было еще трое из его отделения и двое каких-то совсем незнакомых, один из них был лейтенантом, который ничего не соображал и только матерился без конкретного адреса. А на лестнице лежал труп какой-то старухи в пуховом платке и задрипанном пальто. Под ней была лужа замерзшей крови, но чем ее убило или, может быть, она просто голову разбила, упав на ступеньки, — Никита не понял. Это был первый труп, который Ветров увидел на войне.

Сколько они так просидели — никто не знал. Забились под лестницу, слушали близкий грохот и дышали гарью от полыхавшей техники. Шальные осколки и пули изредка залетали в подъезд, искрили по стенам, мяукали, вышибая штукатурку.

Потом прямо в дом, куда-то по верхним этажам, ударил снаряд. Всех тряхануло, на время оглушило, по каскам забрякала падающая штукатурка, в стене появилась трещина. Еще снаряд ударил, но тряхнул дом слабее, и от него слух не потеряли.

А спустя пару минут сверху послышался топот ног и невнятные голоса. Шли, бряцая оружием, торопливо. Один не то стонал, не то бредил. И Никита понял — это те, кто стрелял в них. Он только сейчас вспомнил, что у него есть автомат, и он из него умеет стрелять.

Наверно, те, которые спускались под лестницу, умели это делать гораздо лучше. Потому что чеченский мужчина обучается метко стрелять примерно с того же возраста, с какого русский мужик приучается пить водку, а может, и немного пораньше. Но у этих были руки заняты — они несли раненого. И они, должно быть, не ожидали увидеть здесь федералов.

Если б ему когда-то и кто-то предсказал, что ему суждено одному убить шесть человек сразу, Никита ни за что не поверил бы. Стоя с пустым автоматом над лежащими вповалку трупами бородачей, увешанных оружием и боеприпасами, он испытывал жуткий страх от того, что вот сейчас все они поднимутся, отряхнутся и скажут что-нибудь вроде: «Плоха стрэлял, урус, сэй-час башка рэзать будэм».

Только через пару минут это чувство прошло, он смог унять дрожь в руках и вставить в автомат новый магазин.

Что еще тогда понял Ветров? Пожалуй, он уловил, что человеческая жизнь — это просто-напросто цепь всяких случайных событий и что на войне эти самые события определяют, будешь ты жив или нет.

Причем определить однозначно, что из этих событий есть зло, а что добро, применительно к конкретному человеку — очень сложно. То, что ему достался самый хреновый БТР, — это плохо? Вроде бы плохо. Но не сломался бы он на окраине-и его подбили бы те шестеро бородатых, а все Никитино отделение сгорело бы в нем на перекрестке или было бы расстреляно из пулеметов, вместе со многими десятками других солдат, которых оттуда позже вывозили грузовиками. Или вот еще: плохо ли, что Никита, контуженный при взрыве, до сих пор не понял, чего именно! — потерял память? Вроде бы плохо, но ведь если б он тогда запомнил и то, как выглядели трупы бойцов, и вопли, доносившиеся из горящих машин. И его бы парализовал страх, точно так же, как тех, кто вместе с ним спрятался в подъезде. А он ничего не запомнил, ничего абсолютно. Потому и сумел, придя в себя, сделать то, что требовалось. Кроме того, ему показалось, что на войне очень трудно что-то предугадать и действовать как-то «по науке». Вот ведь взять тех же чеченцев, которых он перестрелял. Они все сделали по уму. И засаду против танков удачно разместили, и путь к отходу подготовили, и отходили, в общем-то, правильно — впереди тех четверых, что несли раненого, шел один с автоматом на изготовку. Наверняка если б он на площадке первого этажа первым свернул к лестнице, ведущей в подвал, то успел бы изрешетить Никиту. Или, в самом «лучшем» случае, принял бы удар на себя, дав возможность товарищам изготовиться отомстить за свою смерть. Но он опять же сделал все по уму — побежал к выходу из подъезда, чтобы поглядеть, нет ли близко «федералов», которые могут ударить в спину. А когда Никита стал в упор расстреливать его товарищей, ничем не смог им помочь — переносчики раненого оказались между ним и Ветровым! — и сам попал под пулю…