– То одно, то другое. Забегался. Ну, рассказывайте, что тут у вас нового, – он поцеловал теплую и пахнувшую пером волшебной птички макушку мальчика. – Бандюги.

– Ой, да чего нового, – вздохнула девочка, – в школе столько назадавали… Ужас. Хотели погулять, а пока все сделали – уже стемнело.

– А у нас математичка-ведьма вообще назавтра контрольную назначила, – недовольно пробурчал мальчик.

Кир легонько потянул его за ухо.

– Как не стыдно. Никакая она не ведьма. Клавдия Степановна, приличная женщина. Прекрасный педагог. А на улицу в такую погоду нечего ходить. Сыро, холодно, и снег валит.

– И все время темно, – прошептала девочка, – ночь зимой такая большая…

– Зато летом она совсем маленькая, – погладил ее по голове Кир, – вспомни. А день длинный-длинный, прямо бесконечный.

– Деда, деда, а ты про ночную богиню обещал рассказать! – переполошился мальчик. – Вчера обещал, я помню!

– А вы правда все уроки сделали? – строго спросил Кир.

– Все! Все!

– А в комнате у себя убрались?

– Еще как убрались!

– Ну, хорошо, – сдался без боя Кир. – Раз так – надо рассказывать. Значит так, – он уселся поудобнее и заговорщицки понизил голос, – много чудес есть на белом свете, но есть свои чудеса и во тьме. В той тьме, где правит прекрасная и опасная богиня Ночи. Ее называют по-разному – Геката, Рати, Лилит, Купальница, Атор, Хмара, Селена, Никс, Никта, Тласольтеотль…

– Ой, что-то много имен… – растерялась девочка.

– Да, особенно вот это… – мальчик почесал нос, – Тла…те…та… соль какая-то.

– Тласольтеотль, – медленно повторил Кир, – так зовут эту богиню в Мексике. В далекой стране, где много песков и кактусов, и ночи горячие и жаркие. А так много имен у этой богини, потому что во все времена и во всех концах земли люди с интересом и страхом смотрели в черное небо и гадали, что же это за чудо такое – ночь. И красавица-Луна изумляла их, и пугала хвостатая комета, и манило скопленье звезд Млечного пути. Греческий историк Гесиод называл ночь матерью богов. Ее утроба полна снов и тайн. Из ее тьмы появляется новый день и в нее же он возвращается на закате.

Кир встал, подошел к стене и выключил свет. Гостиная погрузилась в полумрак, слегка разбавленный слабым свечением с улицы.

– Представляете, каким был древний или средневековый город? Ведь электричества тогда не было. Улицы освещали подслеповатые фонари из мутного стекла или факелы, а в домах горели свечи. После захода солнца люди скрывались в своих жилищах, и странные и страшные существа выбирались на свободу. А может, они только мерещились испуганным прохожим? Кто знает. Ведь ночь всегда хранит свои секреты. И когда солнце скрывается за горизонтом, наступает время чудес и превращений…

Дети сидели на ковре и слушали, не отводя взгляда от темной фигуры Кира, скользившей, словно призрак, вдоль светлых стен. За стеклом в свете фонарей, этих «таблеток от памяти», подобно косяку невесомой рыбешки кружил снег, и ветер доносил звон замерзших троллейбусных проводов и надсадный собачий лай.

– Цвет ночи – черный, – продолжал Кир. – Сова, луна и темные крылья – ее символы. У ночи есть свои спутники, духи, тени, необъяснимые звуки, внезапные сквозняки, чьи-то голоса. В городе по ночам из стен выбегают черные кошки, лают собаки, птицы, появляющиеся из ниоткуда и в никуда внезапно исчезающие. Призраки пугают случайных прохожих, нашептывают им свои загадки, водят по улицам, морочат, пророчат, не дают заснуть.

Кир включил небольшую лампу под колпаком из мутного стекла. Стены гостиной обступили и придвинулись. Кир осмотрелся. Здесь было тепло, тихо и так спокойно, что, казалось, не страшно и умереть.

– А сама Ночь – прекрасная высокая женщина в плаще из сверкающих звезд, – продолжил он. – На руках она держит двоих детей, один ребенок черный – это Смерть, а другой белый – это Сон. И где-то в глубине глубин, там, где Ночь берет свое начало, вновь и вновь раскрывается прекрасный лотос, цветок сна. И Ночь летит над землей, и маковые зерна, и совы, и черные крылья ночных бабочек сопровождают ее полет… – тут Кир щелкнул выключателем, и вспыхнул яркий верхний свет.

Разом разлетелись все сказки и тени, и дети запротестовали, закрывая глаза ладошками.

– Ну деда, расскажи еще, ну пожалуйста, – тянули они, но Кир был неумолим.

– А на часы кто-нибудь смотрел? – строго спросил он. – Давно пора ужинать. Вперед-вперед, нечего кукситься. Ляжете, я вам расскажу про Селену и ее прекрасного возлюбленного.

Он, как наседка, принялся выгонять своих цыплят в коридор, но на пороге замешкался, остановился и перед тем как выйти обвел взглядом опустевшую комнату. Заулыбался своим мыслям и исчез, аккуратно и тихо прикрыв за собой дверь.

Молодой щеголь, шофер Игната, Никита недовольно прогуливался по обледеневшему перрону. Вечно шеф ездит на этих поездах! Стой тут, как собака, мерзни на сыром ветру. Чуть не рассчитаешь, приедешь раньше времени, или поезд опоздает, так тут же мороз начинает пробирать через фальшивый каракуль. Похлопывая глянцевыми ботинками по ледяному перрону, он прошелся взад-вперед в тщетном желании согреться. С тоской посмотрел на небо. Там в стальных сумерках под влиянием невидимых воздушных потоков расползалась в разные стороны огромная лиловая рыба с дыркой вместо глаза и ребристыми очертаниями обглоданных боков.

Состав подкатил неожиданно быстро и беззвучно. Никита обрадовался: ну наконец-то! Поезд вполз в отведенный ему путейный коридор, замер, тут же на перрон из вагонов, как по команде, вышли проводники, и один за другим из тепла на мороз посыпались невыспавшиеся пассажиры. Вскоре образовался односторонний поток граждан всех мастей с дорожными сумками, чемоданами, коробками, тюками и собачками на поводках. Навстречу им от здания вокзала двинулись продрогшие встречающие и, как ловцы с невидимыми сетями, высматривающие свою добычу, носильщики. Никита как мог уворачивался от ободранных тележек и искал в толпе ссутуленную фигуру шефа.

Нет, вообще-то он хорошо относился к начальнику. Нормальный мужик, не без странностей, конечно, но кто сегодня без них? Например, никогда не угадаешь, за что влетит. Вроде везде опоздал, в машине накурено, бензин на нуле – и ничего, может слова не сказать, только головой покачает. А однажды музыку какую-то по радио погромче сделал, так столько крику было, чуть магнитолу не вырвал. Почему? Непонятно. Может, навеяло чего, но зачем же так кричать-то? А в целом пассажир у Никиты был вполне сносный, только тусклый какой-то.

У них и разница-то была всего в несколько лет. «Надо же, почти ровесники», – поглядывая в зеркало заднего вида, часто удивлялся Никита. Разминувшись с отражением своих веселых серых глаз, он наводил резкость на изображение шефа, скучающего на заднем сидении и сочувственно вздыхал. В последнее время шеф выглядел удручающе, особенно когда думал, что никто на него не смотрит. Пустой тяжелый взгляд, поникшие плечи, морщины, совсем недавно вскрывшие ровный, гладкий лоб, мешки под глазами. А ведь еще этой весной это был стройный, ясный, веселый и стремительный молодой человек. Летал по городу во всех направлениях, песни пел, анекдоты рассказывал. А потом как раковый больной стаял на глазах и затих. У него даже походка изменилась. Вот если большинство людей двигается по направлению вперед или, там, в сторону, то его начальник шел как будто вниз. Глядя на него, Никита никак не мог отделаться от ощущения, что его дурит какой-то необычный оптический эффект. Ага, вот как раз, как сейчас.