Эти примеры, повторю, просто самые понятные и эмоционально заряженные. Но не единственные способы войти в пространство мифа. Способов много, о большинстве и я ничего не знаю, потому что не довелось попробовать пока, всё не перепробуешь, для этого надо побывать по очереди всеми в мире людьми.

Самое важное, что надо знать о пространстве мифа.

– В миф можно войти только от избытка. От недостачи в него не входят. В миф не прячутся от страхов и бед, миф – не тёплый чулан. На самом деле, только затем и надо приводить к хотя бы относительному благополучию свою бытовую жизнь, чтобы было откуда в пространство мифа входить, как принц из дворца. Чтобы миф стоял в приоритетах не потому, что у нас ничего кроме него нет, а потому, что мы его сами выбрали. Хотя и так могли бы прожить. Это, я знаю, многим не нравится слышать (и мне бы в юности очень не понравилось). Но факт остаётся фактом: входя в пространство мифа, мы приносим свою человеческую жизнь в жертву (не физически умираем, а просто меняем приоритеты, согласно которым жизнь становится менее важной, чем миф). И эта жертва должна быть настолько хороша, насколько это возможно. Не обязательно наживать страшные миллионы и строить дворец, чтобы ради мифа его покинуть, сойдёт и коморка, но при условии, что в этой коморке нам по-человечески уютно, безопасно и хорошо.

– В миф не входят при поддержке и одобрении социума. Всё, что поддерживает и одобряет социум, это не миф. Не обязательно что-то «плохое», иногда отличное. Просто оно не миф, а часть вашего «дворца», который однажды придётся бросить. Вхождение в миф дело одинокое, как и смерть (оно собственно и есть смерть – как минимум, репетиция смерти в высшей октаве). Оно не касается никого.

– В миф входят, преодолевая страх. Всегда! Ну, кроме психиатрических случаев, бывают такие прирождённые экстатические жрецы, которые в хороших руках и с хорошей судьбой могут войти в пространство мифа без страха, но нас с вами это не касается, мы – не они. Если вам не было страшно, значит вы ещё толком не постояли на границе. Пока у человека есть смертная часть (тело, личность, освоенный личностью ум), эта смертная часть будет сопротивляться вхождению в пространство, где она не имеет значения. Это нормально. Преодоление естественного страха перед неведомо чем (у современного человека это чаще всего страх безумия и отвержения обществом, раньше был более популярен страх одержимости бесами); так вот, преодоление естественного страха – наш вклад. Выйти из привычного состояния сознания – это тоже выйти из дворца. Поэтому тело и личность, и ум должны быть клёвыми. Опять же, чтобы сделать годный вклад.

Очень важно понимать, что в миф входят, преодолевая страх, но не спасаясь от страха. Я знаю довольно много людей, обратившихся к религии, чтобы спастись от невыносимого страха смерти. Так вот, они вступили не в миф (тогда как какой-нибудь человек, одержимый условно ангельскими голосами и, в силу недостатка образования, побежавший в церковь, чтобы быть к ним поближе, таки да, в миф).

А теперь, когда все окончательно запутались и перестали что-либо понимать, с облегчением скажу простую и наивную штуку, от которой всем запутавшимся должно полегчать (мне так точно): пространство мифа – это пространство активного личного взаимодействия человека с богом, или тем, что мы себе представляем (вернее, вообразить не можем) вместо него.

Вхождение в пространство мифа обычно довольно страшная штука. То есть, если повезёт, то довольно страшная. А так-то вообще не просто «довольно страшная», а лютый трындец. Не потому, что пространство мифа какое-то особенно «злое», оно вообще ни фига не «злое» (но, кстати, и не «доброе», оно вне этих категорий). А потому что в пространство мифа трудно входить, будучи человеком. Мы не очень-то приспособлены для пребывания в мифе – при том, что без пребывания в мифе наша органическая жизнь вообще бессмысленна, деньги на ветер. Поэтому приходится пребывать в мифе через «не могу» – через ситуативное человеческое «не могу», по большому-то счёту, пространство мифа – наша общая сладкая страшная родина, хотим мы того, или нет (но лучше хотеть, потому что всё всегда лучше получается по любви, тем более – вхождение в пространство мифа и пребывание в нём, без любви это уже будет не миф, а адское адище, зачем нам оно).

История Гамлета – универсальная история любого живого, думающего подростка.

Драма с убийством отца распрекрасно переживается без убийства отца и безобразного поведения остальной родни, достаточно просто въехать во все эти взрослые игры: блин, вы чего, правда такие? И вот это вот всё скучное, подлое, лживое – человеческая жизнь? Вы во что меня втравили, суки? Охренели совсем?

Драма с утраченной короной – ну, тоже понятно. Окончательное прощание с детским ощущением бессмертия (не мыслями на тему, не «верой», а именно физическим ощущением бессмертия, которое проходит одновременно с половым созреванием) и детской же (бессознательной, но яркой) уверенностью, что нам принадлежит мир.

Ну и потом – да, надо сражаться. Хотя шансов победить – вообще никаких. Однако всё самое интересное случается с проигравшими эту битву мёртвыми Гамлетами, которые каким-то образом умудрились физически уцелеть.

Прежде чем смирить гордыню, её надо отрастить. На определённом этапе развития очень нужная штука. Другие вам скажут, что это не так, потому что другие хотят, чтобы им сделали удобно. Но человек не для того рождён, чтобы делать удобно. Это такая специальная полезная неудобная для окружающих штука – живой человек.

Отрастить гордыню (не обязательно сатанинскую, можно умеренную) надо, чтобы перестать излучать сигнал «я никчемное унылое говно, не имею права на жизнь». Излучать сигнал, а не думать! Думать при этом можно всё что угодно, хоть «я пуп земли». Просто никому особо не интересно, что человек думает, важно, что он делает («излучать сигнал» тоже «делать»). Гордыня – не образ мыслей, а глубинное знание (отчасти ошибочное, зато бодрящее) о себе. На определённом этапе развития она может стать мощной опорой – как раз на том самом этапе, когда кажется (и чрезвычайно убедительно кажется!) будто других опор нет.

Правильно отрощенная гордыня и усмиряется правильно. С позиции силы, в которую нам на энергии этой гордыни удалось прийти. Правильно усмирённая гордыня выглядит примерно как (поэтапно): – Блин, у Бога кроме меня ещё кто-то есть. – Ладно, Ему виднее. – Какой класс!

Вчера сидели в шезлонгах, созерцая цветение сакуры и полёт воздушных шаров (мы правда так проводим время, и не только мы, на высоком берегу Нерис, где цветут сакуры, посаженные в честь японского дипломата Сугихары, спасшего много тысяч людей[1], и скоро зацветут яблони, посаженные просто так, для радости, понаставили шезлонги, надувные кресла и положили пледы для желающих там сидеть; желающих, теоретически, толпы, а на практике никто никому не мешает), сидели и говорили, что всё-таки Вильнюс так хорошо получился, что когда этот мир закончится, надо бы сохранить его в вечности, в качестве специального рая для особо понимающих праведников, пусть болтается где-нибудь в космосе вместе со своими храмами, дикими сливами, толстыми утками, вечеринками по любому поводу и без него, красными самокатами, весёлыми псами и всем остальным, что у нас есть.