– Ты его ранил… – разлепил я наконец губы.

– Нет, – покачал Альбинка головой. – Я его убил.

И от этих слов я как проснулся.

– Бежим! – Открыл дверь, чтобы припустить изо всех сил. Но Альбинка по-прежнему сидел в такси, разыскивая что-то на полу.

– Ну что ты ковыряешься, гад!

– Нож, нож потерял. – Потом тоже выскочил из машины, и мы одновременно оглянулись назад, в сторону перекрестка. Таксиста на мостовой не было. Но почти сразу же из-за угла донесся этот страшный хриплый крик. Нет, он не убил его.

Мы побежали мимо нашего подъезда вниз по улице, в сторону новых домов. Крик постепенно затухал где-то там, далеко сзади, и тишина ленивыми волнами вновь смыкалась над сонной улицей. Только топот Альбинкиных башмаков и его шумное дыхание гудели на пустом тротуаре.

– Тише… – на бегу бросил я через плечо.

– Не могу – дыхания не хватает.

Я оглянулся и увидел, что он бежит с ножом в левой руке.

– С ума сошел! Нож спрячь!

Мы разом перепрыгнули через невысокий забор вокруг строящегося дома и, тяжело дыша, присели на бетонную плиту. Надо было немедленно решать, что делать дальше…

В таком тупом оцепенении мы сидели несколько минут. Было совсем тихо. Ветер только шуршал в верхушках деревьев, и где-то совсем далеко завизжал колесами трамвай на повороте.

– Ну что? – спросил Володька. И в этом коротком вопросе мне почудилось, что он хочет дать понять, будто мы уже сами по себе. Он со своими делами сам по себе, а я – сам по себе. Но я сделал вид, что ничего не заметил и вообще, мол, это меня не касается, безразлично мне, мол, это.

– Уходить отсюда надо. Пока еще тихо, – сказал я.

– А если там уже ментов полно?

– Да ты что? Откуда?

– От верблюда! От его крика небось весь район проснулся…

– Вещи все равно надо забрать. Идем, пока не поздно. – И, не дожидаясь его ответа, пошел вдоль забора к выходу со стройплощадки. Трудное было мгновение. Я боялся, что Володька не пойдет за мной и я останусь один, совсем один. Сначала было тихо, только камни сыпались у меня из-под ног. Когда я дошел до ворот, я был почти уверен, что Володька остается. Но вот сзади раздались шаги, и сразу на душе стало легче. Володька сказал:

– Слушай, Альбинка, выбросим здесь ножи?

Я покачал головой:

– Ты что? Они еще нам могут понадобиться.

Володька испуганно взглянул на меня. Я положил ему руку на плечо:

– Не бойся. В крайнем случае выкинем их где-нибудь подальше…

Но я и не собирался их выкидывать. Ведь нам надо было как-то жить дальше.

Мы вышли на улицу. Такую же тихую, сонную, спокойную, как и пять минут назад. Будто ничего здесь не произошло, да и произойти ничего не могло. Я подумал, что если бы таксист не закричал, то его бы вообще до утра не хватились. А может быть, и сейчас не хватятся. Глухая улица, здесь с курами спать ложатся.

Такси с зажженными подфарниками стояло по-прежнему против нашего подъезда. Одинокая брошенная машина, совсем ничья. И меня даже удивило, что на улице по-прежнему никого нет. Что нас никто не видел.

Мы вбежали в парадное и поднялись к дверям Баулина. Володька долго шарил в карманах ключ. Наконец нашел и стал отпирать квартиру. Но замок противно скрипел, трясся и не открывался.

– Дай я попробую, – сказал я Володьке. Он зло ощерился:

– Ты что, ловчее меня, что ли? Не видишь, замок сломался?

Он продолжал трясти и дергать замок, но ключ все равно не проворачивался. Табак дело, придется звонить. Я дважды сильно нажал кнопку звонка. По коридору кто-то зашаркал ногами. Мне показалось, будто я слышу стук Володькиного сердца. На лестнице пахло кошками и какой-то гнилью. Я подумал, что очень уж паскудно будет, если все закончится сейчас на этой грязной вонючей лестнице. Я дернул Володьку за руку, чтобы рвануть вниз, но дверь отворилась, и в освещенном проеме появился студент, тоже квартирант. Затюканный он какой-то, целые ночи напролет сидит и зубрит. Он уже не молодой, ему, по-моему, за тридцать. Работает где-то на периферии и приезжает сюда сдавать экзамены в заочном институте. У него и сейчас в руке была какая-то толстая тетрадь.

– А, это вы, гуляки, – сказал он добродушно и прищурился на нас поверх своих окуляров. Когда люди в очках смотрят вот так, у них сразу становится хитровато-глупый вид. – Вы не видели, кто это дрался около дома?

– Дрался? – спросил я. И с ужасом заметил, что голос мой дрожит.

– Ну да! – кивнул студент. – Кто-то кричал под окном.

– Н-не знаем, – растерянно сказал Володька, и, взглянув на него, я понял, что мы пропали. Если нас милиция возьмет просто по подозрению, он расколется сразу. Он прямо дрожал весь. Но в коридоре было довольно темно. Да и студенту, видимо, было совсем не до нас, так он врос в свои несчастные формулы. Он что-то пробормотал и пошел к себе. Мы отворили дверь, вошли в баулинскую комнату и зажгли свет. И хотя здесь ничего не могло измениться – мы ведь ушли последними часа два назад, – я осматривался, будто попал сюда впервые. Светлые обои с нелепыми цветами в грязных, жирных пятнах. Стол, замусоренный объедками, уставленный грязными стаканами и чашками, пачка «Ароматных», пустая водочная бутылка. Старенький, подслеповато глядящий на нас своим серым экраном телевизор «КВН». Везде пыль, грязь, запустение. Быстрее отсюда, прочь, скорее!

Мы схватили свои чемоданчики, выскочили в коридор и тихо притворили дверь. Володька на цыпочках пошел к выходу.

– Постой, надо нож вымыть, – шепнул я ему. Володька открыл замок и так и стоял в дверях, наверное, не решаясь снова вернуться в квартиру. Я вошел в кухню и пустил воду из крана. Потом достал из-за пояса нож и подставил его под булькающую ржавую струйку. Здесь наверняка уже все трубы проржавели, и мне всегда было противно пить воду, мутноватую, с неприятным металлическим привкусом. А кровь на ноже уже засохла и почернела. Слабый напор воды не смывал ее с лезвия. Потом я провел пальцами по ножу, и это было неприятно, будто я снова дотронулся до таксиста. Потому что кровь вроде бы ожила и, растворяясь в воде, стала стекать с клинка. Она падала в раковину розовыми блеклыми каплями, светлая, нестрашная, как слабый раствор марганцовки…

Я вытер чистый нож о полу пиджака и вышел на лестницу.

Володька уже спустился вниз и выглядывал из подъезда.

– Никого нет, – сказал он даже с каким-то удивлением.

Я подошел и тоже выглянул на пустынную улицу.

Казалось, что время умерло и только мы одни действуем в этой ненормальной дохлой тишине, где нет людей, и нет времени, и нет звуков. Не то чтобы я сильно тосковал тогда по людям – лишние свидетели мне были не нужны. Но это безмолвное такси с горящими подфарниками на оглохшей и онемевшей улице, и ни одного прохожего, цепочка почерневших пятен крови на мостовой – все это было похоже на какой-то скверный сон. Хотелось заорать во все горло от тоски и страха.