— Это значок Училища правоведения. Плазовскому прочили блистательную карьеру по министерству юстиции, но он экстерном сдал экзамены в Морском корпусе, и вот… Как видишь, даже на сиамского короля он произвел впечатление своим интеллектом и пенсне со шнурком, как у чеховского героя.

На столе появилось виски с японской этикеткой.

— Кстати, Даниил Антонович Плазовский — кузен твоего мичмана Панафидина, который уже был у Рейценштейна с рапортом о списании его с «Богатыря»… ко мне, на «Рюрик»!

Стемману было неприятно это известие:

— Мне он надоел со своей музыкой. Думаю, одного рояля в кают‑компании вполне достаточно для исполнения гимна. Наконец, для команды я купил граммофон, не пожалев своих денег. Одна пластинка из американского каучука — полтора рублика…

Трусов всадил штопор в пробку японской бутыли.

— Прости, Саня, — сказал он Стемману. — Но мне кажется, что в основе вашего конфликта заложена сословная рознь. Панафидин из старой дворянской семьи, а ты… кто ты? Сын ветеринара из Кронштадта, который всю жизнь ставил клизмы стареющим болонкам адмиральских вдов. Эти‑то вдовы и составили тебе могучую протекцию для поступления в Морской корпус его величества.

Трусов не хотел этого, но невольно задел больную струну в душе Стеммана, который с большим трудом все же проник в элиту флотского общества и теперь ожидал эполеты адмирала.

— Ах, Женя! — поморщился он. — Ну при чем здесь дворяне, при чем тут разночинцы? Мы живем в такое время, когда все сословия империи уравниваются их служебным положением…

Трусов, человек деликатный, не стал хвастать, что его пращур, некий Матвей Трус, занесен в «Бархатную Книгу», и глупо было бы требовать от Стеммана справки из «Готтского Альманаха». Он с улыбкою наклонил бутылку над бокалами:

— Я все‑таки позову своего старшего. Николай Николаевич умнее нас с тобою и следит за политикой, аки бабка за капризным дитятей. Пусть он просветит нас, грешных…

Хлодовский явился в салоне. Мимо крейсера проходил номерной миноносец и, разведя крутую волну, сильно раскачал все 12000 тонн броненосного крейсера «Рюрик».

— Как ваше здоровье? — спросил Стемман. — Как дела?

Хлодовский цепко ставил ноги по шаткой палубе.

— Ничего. Спасибо. Паршиво. Пулю из меня вынули.

— Как же вы, Николай Николаич, человек передовых взглядов, и вдруг решились драться на дуэли из‑за женщины?

— Видите ли, российское законодательство, столь могучее при охране имущества, оказывается бессильно, когда задета честь человека. В таком случае один выход — стать к барьеру… Я согласен, — продолжал Хлодовский, — что указ императора, вменяющий дуэли в обязанности офицерской службы, напоминает фальшивую монету, изготовленную в преступном мире. Но согласитесь, что иногда даже честные люди бывают вынуждены пользоваться фальшивой монетой, коли она попала им в руки.

Затем лейтенант поведал, что журнал «Морской сборник» недавно опубликовал его последнюю работу:

— …Но конец ее безжалостно ампутировали. А в конце‑то я сказал основное: нельзя держать главные силы Тихого океана в мышеловке Порт‑Артура, где адмирал Того может запечатать эскадру Старка… Вот! — И Хлодовский постучал пальцами по японской этикетке. — Новая марка виски называется «банзай». Не странно ли, что самураи, всегда очень осторожные, назвали свой алкоголь воплем своего грядущего торжества?

Мимо промчался куда‑то еще один миноносец, и Трусов — при качке — успел перехватить падающую бутыль:

— Носятся как угорелые, только уголь пережигают…

Стемман закусил виски арахисовым орешком:

— Ну а Китай? Чего нам ждать от Пекина?

— Ничего не ждать, — отвечал Хлодовский. — Старая карга, императрица Цыси, помалкивает выжидая. Но в будущем, я уверен, Япония повесится на кишках Китая.

— А что в Сеуле? — любопытствовал Трусов.

— Американцы изо всех сил стараются выжить из Кореи японцев. Теперь они взялись наладить в Сеуле трамвайное движение. Корейца на трамвай и редискою не заманишь, так эти янки в конце трамвайного маршрута дают пассажирам бесплатные аттракционы с канатными плясунами. А кто проехал маршрут дважды, тому в конце пути показывают фильму из жизни техасских ковбоев…

— Ну и чем вся эта возня кончится?

— Три трамвая корейцы уже сожгли. Не без помощи самураев, которым невыгодно влияние Америки в делах Востока…

Александр Федорович Стемман глянул на часы:

— Ну ладно. Жена‑то, наверное, заждалась…

Катер доставил его на городскую пристань, дома его встретила супруга с билетами в театр. Переодеваясь, Стемман украсил себя орденами: румынским — Железного Креста, прусским — Красного Орла, французским — Почетного легиона, японским — Священного Сокровища. Из русских орденов он имел только Станислава и Владимира с мечами. Жена помогла ему вдеть хрустальные запонки в гремящие от крахмала манжеты.

— Знаешь, Любочка, — сказал он ей между прочим, — этот негодяй Панафидин все‑таки был у Рейценштейна… наверное, плакался! Случись война, я выкину его виолончель за борт сразу же и буду прав. По уставу все деревянные вещи на кораблях во время боевых действий должны быть уничтожены…

Стемман ожидал войны с Японией, он даже хотел ее, чтобы оснастить свои плечи эполетами контр‑адмирала.

* * *

Из своей каюты Панафидин выглянул в коридор.

— А что, братцы, нет командира? — спросил вестовых.

— Никак нет, ваше благородие. На берегу ночуют.

— Слава богу! Хоть сыграть можно…

Сергей Николаевич вышел из мелкопоместных дворян, могилы которых затерялись на кладбищах Кронштадта, на бедных погостах тверских деревушек. Со времен Петра I служба на флоте стала для Панафидиных наследственной, редко кто изменял кораблям. В паузах между плаваниями женились, производили потомков, которых и покидали еще в колыбелях — ради новых путешествий. В роду Панафидиных давно выявилась склонность к литературе (но, кажется, никто из них не грешил музыкой). Виолончель работы Джузеппе Гварнери, эта случайная находка в кладовке, поставила мальчика на развилке двух дорог, между двумя бурными стихиями…

Вестовой Гаврюшка постучал в двери каюты:

— Извиняйте. Я вам чайку принес.

— Спасибо, братец. Поставь.

— А можно послушать, как вы играете?

— Конечно. Буду рад. Слушайте…

Сомнения подростка разрешила бабушка, сложившая за божницу две записочки. На одной было начертано «консерватория», на другой — «морской корпус». Отмолившись святым угодникам, бабушка вытащила наугад ту из них, которая и привела ее внука в каюту крейсера «Богатырь». В дверях каюты, нарочно приоткрытых вестовым, стояли безмолвные матросы.