И все-таки нахожу ее персональную страничку!

На ней шестнадцать фотографий, портретных и групповых: девчонка в компании одноклассников и однокурсников. А еще обнаруживаю солидных размеров список Ритиных любимых произведений: книжек, кинофильмов и музыки. Барышня обожает классику, отечественную и зарубежную.

Похвально.

На групповых снимках заметно, что девочка предпочитает держаться в сторонке, тихая, точно окостеневшая, с улыбкой Моны Лизы. Но – что самое интересное – она действительно напоминает Джоконду. Овалом полненького личика, маленьким женственным ртом и – главное – хитрюще-задумчивыми глазенками.

Рита наверняка догадывается об этом сходстве и всячески старается его подчеркнуть: на большинстве фоток у нее волосы ниже плеч, расчесанные на прямой пробор и завитые.

Перед сном говорю Анне:

– У меня нешуточная проблема. Не получается проводить расследование по выходным и в перерывах между своей высокоинтеллектуальной работой. Катастрофически не хватает времени. Тут надо однозначно выбирать: либо я диспетчер, либо – сыщик.

– Я обеими руками за то, чтобы ты был сыщиком, – она тихонько бодает меня лбом. – Ведь это тебе нравится, верно? А когда отыщешь убийцу – а ты непременно его найдешь – тогда и вернешься к диспетчерским обязанностям. Строительная фирма обязательно тебя примет – не сомневаюсь ни секунды. Ты зарекомендовал себя как исключительно ценный работник.

Ласково, как старый добрый друг, обнимаю ее, и жестковатые курчавые волосы щекочут мою щеку.

* * *

Танюшка выполнила обещание – вчера Рита звякнула мне на сотовый, и мы договорились о встрече.

Сегодня жду ее у кафушки быстрого и некачественного питания. Только что перестал моросить холодный дождь, и вокруг меня ошметки почернелого снега, грязь и озерца отвратной коричневой жижи. А надо мной со слоновьей грацией ползут серо-свинцовые тучи, в промежутках между которыми сияет дымный свет.

Она опаздывает всего-то на пять минут, что для женщины и опозданием не считается…

Мы сидим с нею вдвоем за столиком и, интеллигентно работая ножом и вилкой, поедаем итальянскую пиццу. Запиваем американской газводой. Нас окружают тепло, музычка и непрерывный гомон жующего и треплющегося подрастающего поколения. Кто-то с упоением балабонит по мобильнику. И от этого клокотания молодой безбашенной энергии создается обманчивое, но чрезвычайно приятное впечатление, что наступило лето.

В реальности Рита не слишком смахивает на знаменитую флорентийку – так, заурядная девчонка с лукавой, почти безбровой мордашкой. На ней алая курточка и обтягивающие джинсики. Вряд ли Леонардо захотел бы написать ее портрет. Впрочем, за большое бабло – почему бы и нет? Но, думаю, не так бы уж и старался.

Кстати, что интересно.

При таких шельмоватых зенках ей полагается быть легкомысленной до предела, ее должна окружать куча закадычных приятелей и подружек. А вот и нет. Смиренница и молчунья. Странные фортели выкидывает иногда мать-природа.

– Скажите, – брякаю самое первое, что приходит в башку, – почему вас называют Ритой? Ведь ваше полное имя Маргарита, не так ли? И наверняка родители окрестили вас в честь героини Булгакова – тогда этот роман только входил в моду. Значит, вы – светлая королева Марго.

От неожиданности она слегка шалеет, но отвечает спокойно и разумно:

– По-моему, булгаковская Маргарита – падшая женщина, – высказав это глубокое суждение, она пунцовеет так, что краснеют даже бесцветные глаза, но продолжает твердо: – Я бы не хотела быть такой. И прошу всех называть меня Ритой.

– Вы – человек верующий?

Я обращаюсь к ней на «вы», сам не знаю, почему.

– Да, я истинно верую. И мне противны современные девушки, которые много пьют, курят и вешаются парням на шею.

– Тем не менее, вы дружили с Никой. А она, кстати, была наркоманкой и – как, наверное, сказали бы вы, – блудницей.

– В моем лексиконе нет подобных слов. Что касается Ники, то у нас не было доверительных отношений. Просто она была несчастной и заблудшей, не понятой окружающими. Она тянулась ко мне.

– А вы к ней тянулись?

– Я человек самодостаточный – как и всякий, чья душа обращена к Богу. Он – моя несокрушимая опора.

Рита говорит, строго глядя мне в глаза, и я представляю ее в смиренном платочке у дверей храма или возле аналоя, истово крестящуюся и шепчущую древние таинственные слова.

Лет семьдесят назад такие строгие девочки были активными пионерками и комсомолками, вожатыми-секретарями, истово преданными великому делу Ленина-Сталина. Они свято верили в окончательную победу пролетариата и мировую революцию. Сегодня они с тем же пылом поклоняются Богу. Иные времена, иные нравы.

Мы толкуем еще минут пятнадцать, но на все мои расспросы о Нике она отвечает примерно одной и той же фразой, только в разных вариациях: «Я и Ника не распахивались друг перед другом».

«Перед кем же, – думаю я, – усопшая распахивалась? – И отвечаю сам себе: – Ни перед кем. Никому не доверяла она своих тайн. Ни одной живой душе». И мне становится жаль ее бесконечно.

Потому что каждый человек должен иметь возможность выговориться, выплеснуться – хоть перед первой попавшейся старушкой на скамейке. Даже взрослый, битый жизнью мужик, а уж ребенок – подавно.

– Последний вопрос. Ника показывала вам свои стихи? – интересуюсь на прощание, чтобы как-то закруглить наше никчемное каляканье.

Ожидаю получить в ответ: «Никаких стихов она не писала». И внезапно слышу:

– Да. У меня даже есть тетрадка с Никиными стихами.

Вот те раз!

– И я могу ее поглядеть?

– Конечно. Если хотите, насовсем отдам, – Рита равнодушно пожимает плечиками. – Мне лично она не нужна…

* * *

На следующий день, двадцать восьмого марта в моих руках оказывается тетрадка Ники.

Самая обычная тетрадка. На бледновато-сиреневой обложке нарисован бородатый Дмитрий Иваныч Менделеев. А двенадцать листочков в клеточку заполнены безумными стихами школярки-наркоманки, выведенными крупным аккуратным детским почерком.

Анна еще на работе. Я укладываюсь на диван, прихлебывая пиво, чтобы прочистить сознание. Перелистываю клетчатую тетрадочку, добросовестно пытаюсь прочесть и хоть что-нибудь понять – и не понимаю ни фига. Словно меня заставили бегать босиком по битому стеклу и ржавым гвоздям… Минут через десять начинаю чувствовать, как со страшной силой выносит мозг.

Встаю, медленно вдыхаю-выдыхаю воздух и помаленьку успокаиваюсь. Ощущение такое, что обкурился.

Снова ложусь, сцепляю зубы и принимаюсь разбирать вирши. Полный бред, пацаны! Шиза в самой последней стадии. Но ведь и в горячечном бреду должен быть хоть какой-то смысл!..

Стой… Погоди-ка… В нагромождении бессвязных слов вдруг замерцал тонюсенький лучик разума. Он еще едва различим, но он есть! Этот лучик – строчка, которая заставляет сильно забиться мое сердце: «Дьявол! Ты хочешь дышать небом Аустерлица, а вдыхаешь серу геенны». А ведь это что-то до боли знакомое! Нет, не зря юный Королек проходил в школе отечественную классику!