Во–первых, ну кто в России знал, чему и у кого учится Петр? И кого это интересовало?

Во–вторых, не было у Петра никакого такого «европейского учения». То есть и глобус ему показывали, и всяческие приборы, и карты. Но показывали не больше, чем должны были показать любому русскому принцу, да к тому же не из числа «основных наследников». Федора, «первого наследника престола», учили несравненно серьезнее и куда более «по–европейски».

Трубка во рту? Пьянки в Кукуй–слободе? Дружба с Францем Лефортом и другими иноземцами? Но это ведь уж никак не говорит о программе преобразований, а свидетельствует разве что о готовности перенимать худшие стороны жизни европейцев. В самом же приятном случае говорит все это о мятущейся юности, стремящейся все на свете попробовать, во всякой гадости хоть немного да поучаствовать, хотя бы из любопытства. В худшем случае буйства Петра свидетельствуют о его развращенной и грубой натуре. Но уж никак все эти поступки не свидетельствуют о желании что–то в стране менять по существу.

К тому же 17–летний Петр никогда не высказывал своей приверженности к преобразованиям, не говорил о желании разрушить старину. Позже ему будут приписывать ненависть к боярству, к «византийщине», к старомосковской старине… Но все это чистой воды выдумки, потому что сам Петр никогда ничего подобного не говорил. По существу дела, он вообще ни о чем серьезном никогда не говорил, ничем определенным не интересовался, никаких проектов не строил. Василий Голицын мог кого–то пугать (или привлекать) своими масштабными программами, но вот у Петра–то их как раз нет и в помине.

В определенной степени для захвата власти это даже и хорошо… С одной стороны, не привлекает Петр активных людей, преобразователей, дельцов, а с другой — как раз не отпугнет людей пассивных, не склонных куда–то мчаться (а их–то всегда большинство). И судя по выбору, который делает Россия, большинство ее правящего слоя как раз важнее «не отпугивать» перспективой реформ.

Приходиться сделать вывод, что сторонников европеизации в России 1689 года немного. Причем «спокойный» вариант изменений, без «вскидывания на дыбы», возможен в основном тогда, когда у государственного кормила стоят люди, пришедшие к власти законным путем, но и без прямых выборов: например, те же законные наследники престола. И считаться с ними приходится, и в то же время как бы стоят они у власти помимо воли каждого отдельного человека… Если потребуют они, эти законные монархи, участия в реформах, изменения образа жизни — что ж, придется подчиниться! Но не выбирать же самому, по доброй воле то, что делать в любом случае будешь из–под палки, морщась и проклиная все на свете…

Как только Россия смогла выбрать — она выбрала лагерь, меньше связанный с преобразованиями страны.

В Лавре, когда в нее уже начали съезжаться бояре и дворяне, мать и патриарх специально уговаривали Петра вести себя так, как от него ждут: ходить тихими шагами, говорить скромно и кротко, побольше проводить времени в церкви, обо всем спрашивать мнения старших…

А с третьей стороны… Кто сказал, что, приезжая в Троице–Сергиеву лавру, россияне выбирали Петра?! Петра и видно не было, и слышно. Ну бегал такой по Преображенскому и Семеновскому, играл в войнушку, безобразничал в Кукуе… ну и что? Кто знал Петра? Кто с ним говорил, кто считал его серьезным фактором политики?

А никто. Знали не его, а мать, Наталью Кирилловну, Медведиху. Знали ее брата, Льва Кирилловича, их дальнего родственника Никиту Стрешнева. Знали патриарха, знали Федора Юрьевича Ромодановского, который хорошо относился к Петру. Вот эти люди были в политике важны, и именно они шли к власти. Они и вели переговоры, обещали места, расставляли альянсы, уговаривали и запугивали.

Эта коалиция, клан Нарышкиных, и получила власть в конечном счете.

До самой своей смерти 25 января 1694 года Наталья Кирилловна Нарышкина не то что не передала Петру всей полноты власти… Она и близко не подпускала его к принятию сколько–нибудь важных решений. Более того — есть серьезные основания полагать, что именно она развивала в Петре самые дурные наклонности — к пьянству, к разврату, к безумствам разного рода, — лишь бы он занимался потешными, войной, любовницами, приятелями, собутыльниками, флотом, женой… чем угодно. Впрочем, с женой она его тоже умело и целенаправленно ссорила, и тоже с понятной целью — чтобы сын не имел тыла в собственной семье, не мог бы начать с ней серьезную войну… Впрочем, куда уж ему!

Так что к власти шел никак не лично Петр, а позиция Натальи Кирилловны была хорошо известна в России — никаких перемен! Позиция странноватая для воспитанницы видного «западника» Матвеева, для дочери капитана в «полку иноземного строя», но что тут поделать?! Да, вот такая позиция. При ней… скажем так, в первые годы правления Петра, до смерти матери, никакие перемены в управлении страной и не происходили. Уж конечно, не были никак реализованы планы преобразований Василия Голицына. Даже то немногое, что успели сделать Федор и Софья, уничтожилось.

Фёдор и Софья с Голицыным придавали огромное значение справедливости правосудия, прекращению мздоимства и взяточничества чиновников. Они старались платить должностным лицам побольше, чтобы они были нечувствительны к предложениям хотя бы мелких взяток и обрели бы чувство собственного достоинства.

Теперь же установилось, по словам князя Бориса Куракина, «правление весьма непорядочное», «мздоимство великое и кража государственная», «судейские неправды» и прочие безобразия.

Все зависело от клана Нарышкиных, где заправляли несколько человек. Первой, разумеется, была Наталья Кирилловна, по словам все того же Куракина, «править была некапабель (от французского «ne capable» — «неспособна»), ума малого». Самый умный из ее «конфидентов», князь Борис Голицын, был человек неглупый и хорошо образованный, но «пил непрестанно» и, руководя Казанским Дворцом, совершенно разорил Поволжье.

Лев Кириллович Нарышкин, родной брат царицы, человеком оказался беззлобным, не подлым и даже не сводил счеты с Милославскими за прежние унижения. Человек «взбалмошный, недалекий и пьяный», он делал много добра самым случайным людям, «без ризону, по бизарии своего гумору». Никакими государственными делами он себя не прославил, никому не был особенно нужен, и кличку ему дали Кот Кириллович. Свойственник обоих царей по бабушке, Тихон Стрешнев тоже оценивается Куракиным как «человек недалекий», но лукавый и злой и «великий нежелатель добра кому угодно».

Клан Лопухиных так и не выдвинул ярких лидеров или представителей, так и остался в истории слепым пятном с надписью: «Лопухины». Было их человек до тридцати, «людей злых, скупых ябедников, умов самых низких».

Так что Нарышкины, «господа самого низкого и убогого шляхетства», самая жалкая клика… или, чтоб было приличнее, — эта компашка и пришла к власти. Она оттеснила даже Боярскую думу от принятия любых решений, и первые аристократы Московии «остались без всякого провоира и в консилии или в палате токмо были спектакулями».

Служилое и приказное общество было вполне под стать пришедшей к власти клике. Эту публику и «чистить» не пришлось, достаточно было снять внешнее давление, страх опалы, разжалования, наказания.