— Не понял, Сань… Насчет «боюсь» не понял. Новенькое словцо в твоем лексиконе. Это в каком же смысле? В философском, что ли?

— Да нет, почему… А впрочем, не знаю. Вот ты только что рассуждал — Солженицын, Булгаков… Какие мы были умные, смелые, воспитанные-начитанные… Да, были. Ну и что с того, Коль? Да, я все книги Булгакова прочитала. И Чехова всего. И про Бунина с Набоковым знаю, и даже про Солоухина с Песковым. И что? Моя невестка Арина и сотой доли не знает того, что я вычитала из этих умных книг. И знать не хочет. А я все равно ее боюсь… Наши знания давно уже нас не спасают, Коль. Потому что мы для таких Арин — смешные люди из прошлого. Неважно, свекрови мы или кто другие, все равно…

— Эй, Саньк, ты чего это… — робко дотронулась до ее плеча Катька. — Вроде ты никогда в шибко пугливых не ходила…

— Погоди, Кать, — отстранил от нее Катькину руку Коля. — Саша же не в том смысле… Не в прямом… Это просто аллегория такая… Правильно, Саш?

— Ой, да ну вас! — махнула кухонным полотенцем Катька, отвернувшись к плите. — Вечно мудрят, мудрят…

— Саш… А может, ты к ней слишком высокие требования предъявляешь? — тихо спросил Коля, грустно глядя ей в глаза. — Ну, как бы через себя ее пропускаешь…

— Нет, Коль. Не пропускаю. И вообще никаких требований не предъявляю. То есть, конечно, есть одно требование, даже не требование, а просьба. Чтобы она моего сына любила. Все, больше ничего не хочу. Честное слово.

— Ну, если так… Тогда все должно быть в порядке! Знаешь, как умные люди говорят? Глупая свекровь теряет сына, а умная обретает дочь… А ты ведь у нас умная, Сань! Умная, смелая, воспитанная-начитанная! И терять Левку не собираешься! Значит, по логике, обретай себе дочь на здоровье, пользуйся всем этим хозяйством! А ты — боюсь, боюсь… Что за пессимизм, Сань?

— Не знаю, Коль. Говорю что чувствую, вот и все. Нерадостно как-то на сердце, все время тревога грызет. Вроде и оснований никаких нет, а грызет. Как погляжу на них… На Левку с Ариной… Мне кажется, не любит она его. А я это чувствую. И боюсь не саму Арину, а этой ее нелюбви к Левке. Понимаешь? Вдруг она открыто проявится.

— Нет, Сань. Не понимаю. Мне кажется, ты слишком перемудрила со своими ощущениями. Может, ты просто ревнуешь?

— Да брось ты! — сердито огрызнулась в сторону мужа Катька. — Что, нашу Саньку не знаешь? Станет она до глупой ревности опускаться, ага! Да она костьми ляжет, чтобы Левке не дай бог не навредить… А только без толку все это, я думаю…

— Что без толку, Кать?

— Ну, чтоб костьми ложиться. Тут хоть так ими ложись, хоть этак, а если Арина и впрямь Левку не любит… И знаешь, Кать? Прости, но если уж ты сама разговор завела… Я думаю, так оно и есть. Да, точно, не любит.

— Кать, опомнись, откуда такие ортодоксальные выводы? — уставился на жену Коля. — Ты вроде с этой Ариной не сильно общалась, насколько я понимаю.

— И ничего не ортодоксальные, а самые обыкновенные. Ну сам посуди! Девка замуж не по своей воле шла, а по залету, тем более молодая была. Потом, Санька же им квартиру купила, так? А сейчас мужья с квартирами просто так на дороге не валяются, даже и нелюбимые. Потом ребенок, опять же… Да и Левка весь из себя красавец, не стыдно на людях показаться, это тоже со счетов нельзя сбрасывать. А самое главное — он-то любит ее. Ведь любит? А, Сань?

— Да, любит.

— И что ей, бедной, со всем этим хозяйством делать, если сама не любит? Взять все и бросить? Ага, щас… Вот она и терпит, и злится, и делает тебе козью морду. С одной стороны — вроде и хочется на свободу, а с другой стороны — есть что терять. А ты переживаешь, тревожишься почем зря. Брось, Сань. Ничего, со временем и она привыкнет, и ты привыкнешь. Стерпится — слюбится, как издавна люди говорили.

— Не знаю, Кать… Как-то грустно все это.

— Конечно, грустно. А кому сейчас весело? Надо радоваться тому, что есть. Что внучок у тебя на глазах растет, а не отдают тебе его раз в год под расписку.

— Да, все так. Но знаешь… Я ведь тоже когда-то за Гришу своего… Ну, скажем, не то чтобы по великой любви замуж выходила. Но я знала, что он меня очень, очень любит! Больше, чем я его. И благодарна ему за это была. Мне кажется, благодарность за любовь — это тоже своего рода любовь. По крайней мере, я ни разу не пожалела…

— Ну что ты сравниваешь, Сань! Нынешние молодые таких благодарностей не понимают. И не принимают. И правильно делают, я считаю! Никаких компромиссов тут не должно быть, все по-честному! Раз другие времена пришли, значит, и нравы должны быть другие! К черту всякое притворство, если уж любить, так по полной программе! Раз положено чай с сахаром, отдай, не греши!

— Ну, развоевалась… — тихо проговорил Коля, принимая из Катькиных рук чашку с чаем. — А я вот как раз с сахаром и не люблю… Я за разумное притворство и ханжество, за уважение к чувствам другого. И вообще — Санька-то тут при чем? Ну, не любит невестка Левку, ладно. А свекровь должна уважать! И точка! Она что, как-то обижает тебя, Сань, да?

— Нет, Коленька, внешне никак не обижает. Молчит в основном. Но иногда, знаешь, такая судорога по лицу пробежит… Будто едва сдерживается, чтоб не нахамить. А я ее раздражение чувствую и сразу теряюсь, будто у меня землю из-под ног выбивают, и кажусь себе маленькой-маленькой… Не зря ж у меня давеча вырвалось про стокгольмский синдром. Оговорочка, стало быть. Такие вот дела, Коль.

— Ой, Сань, я тебя не узнаю… Раскисла совсем. Нельзя так.

— Да я и сама себя давно узнавать перестала. А самое противное знаешь в чем? Я в последнее время так себя веду… Будто стараюсь выслужить ее любовь. Будто это не она невестка, а я. Причем невестка-рабыня. Да, таким образом я пытаюсь выслужить через себя ее любовь к Левке, наверное… Ну, задобрить, что ли. Добрая, мол, будет, так больше его любить станет.

— А она, стало быть, никак не задабривается, да?

— Да, Коль. Это ж понятно. Это же в принципе невозможно — любовь выслужить. Вот я нервами и нервничаю. Это Левка, когда маленький был, так говорил — я когда умом умничаю, нервами все равно нервничаю. А что, точнее и не скажешь.

— Ну что же… Такова жизнь, Саня. Нервничай дальше. Любое нервное переживание — основа для жизни. Переживаешь — значит живешь. И рабство свое внутреннее тоже переживешь со временем.

— Ничего себе, успокоил… — недовольно хмыкнула Катька.

— А я ее не успокаиваю, зачем мне ее успокаивать? Каждый имеет право на свое личное внутреннее переживание, даже на внутреннее рабство право имеет. Да если бы, к примеру, твоему любимому Чехову, Сань, не пришлось каждодневно взаимодействовать со своим внутренним рабством, то есть выдавливать его из себя по капле, ему бы вообще нечего было сказать миру! И самого бы Чехова не было как гения!

— Ну уж… Куда тебя понесло-то? — со смехом глянула Александра в Колино серьезное лицо. — Начали Ариной, закончили Чеховым, да?

— Да, Коль, не тронь Чехова, Санька тебе этого не простит! — поддержала подругу Катька. — Не тронь последний Санькин духовный оплот!