Вивиан расхаживала по опушке, пытаясь обуздать неловкость и тревогу, охватившие ее с того самого момента, когда она поручила слуге отнести записку. Конечно, она нарушила общепринятые нормы, но Виктор привык к ее выходкам и ценил откровенность не меньше, чем она. В такой критический для нее момент не до соблюдения приличий. Ее не столько волновала отправленная записка, сколько то, с каким выражением лица он прибудет на тайное место свидания. При этой мысли она почувствовала, как ее щеки залились густой краской.

Когда Виктор наконец появился, то заговорил прежде, чем она успела вымолвить хоть слово. Оба чувствовали себя так неловко, что ему не хватило сил на дружелюбную улыбку.

— Вивиан, честное слово, ты и раньше заваривала кашу, но это превзошло все!

— Что ты хочешь этим сказать? — торопливо спросила она, когда он спешился.

— Прислать мне такое письмо! Родители находились в салоне, когда его мне вручили. И я, как дурак, сразу открыл его — первые несколько слов меня так ошарашили, что это, наверно, было заметно по моему лицу. Мне пришлось выйти, чтобы прочитать остальное. И не было ни малейшей надежды утаить, кто прислал письмо, так как твой слуга во дворе ждал немедленного ответа.

Вивиан наблюдала за ним, пока Виктор привязывал своего скакуна к молодому деревцу, и подумала, не нарочно ли он избегает смотреть ей в глаза. Она вздохнула.

— Виктор, я, конечно, неправильно поступила, написав тебе, но возникли неожиданные обстоятельства. И больше я так не поступлю до самой нашей помолвки. — Не понимая, почему ей было так трудно произнести последнее слово, она торопливо продолжила: — К тому же тогда это будет совсем прилично.

Виктор снова взглянул на нее. Он старался взять себя в руки и подобающе реагировать на ее чувства, что придало его классическому лицу новое достоинство и силу. Вивиан была признательна ему за то, что в его голосе не прозвучало ни малейшего упрека, когда он ответил:

— Знаешь, ты действительно торопишь события. Если, по-твоему, возникли неожиданные обстоятельства, то я опасаюсь, как бы ссора с твоим дядей не усугубила их. Он ведь не только один из Шерси, он также герой битвы при Тикондероге. Вся округа месяцами только и говорит о нем, и всем не терпится засвидетельствовать ему свое почтение. Страшно подумать, что я в день его приезда ворвусь в Мирандолу и попрошу твоей руки.

— Разумеется, я сделаю так, чтобы ты получил надлежащее приглашение.

— Извини, но я не могу явиться туда лишь по твоему зову; это настроит всех против нас. А что касается твоей руки, то можно попросить тебя на мгновение представить себя на моем месте? Вообрази негодование моего отца, если я поступлю так, сначала не посоветовавшись с ним. В последнее время от него трудно чего-либо добиться — ты же знаешь, я просил его разрешить мне побыть в Париже вместе с Лафайетом, и он был страшно недоволен этим.

— Я понимаю. Я знаю, что ты должен угождать родителям. А у меня есть опекун, который будет недоволен, как бы я ни поступала. Поверь, если бы я считала, что терпеливое отношение изменило бы его нрав или намерения, я могла бы улыбаться и проявлять кротость. Однако я не сомневаюсь, что с ним это безнадежно. В будущем меня не ждет ничего, кроме тирании.

Вивиан попыталась придать последним словам шутливый оттенок, но Виктор не улыбнулся.

Выдержав еще одну паузу, она спокойно сказала:

— Мне остается только надеяться, что ты сумеешь поговорить с моим дядей с глазу на глаз. Только если… я тебе не безразлична. — Ее голос чуть дрогнул.

Виктор тут же ответил:

— Конечно, ты мне не безразлична. Я ведь твой друг и не оставлю тебя. Я не пытаюсь найти отговорки, я просто думаю, что нам следует поступить правильно.

— Значит, ты поговоришь с моим опекуном?

По ее лицу расплылась улыбка, и ей от благодарности хотелось обнять его. Он никогда не казался ей таким красивым, как в этот миг.

— Если ты этого действительно хочешь, то поговорю. Я готов заявить, что хочу обручиться с тобой, но нет никакой необходимости торопить события. Твой опекун не совершает никакого преступления. Ты считаешь его нежеланным гостем, но он имеет право находиться в Мирандоле. Он наследник твоего отца. Если он к тому же скотина, я, разумеется, спасу тебя от него.

— Очень хорошо! Как по-твоему, когда твой отец нанесет визит моему дяде? Ты сможешь уговорить его сделать это завтра?

— Попытаюсь. Тогда у меня будет причина для официального визита, и я смогу поднять эту тему должным образом. Если твой дядя негодяй, как ты говоришь, то нам не хочется выглядеть дураками перед ним. Будь смелой и доверяй мне.

Он взял ее руку, как часто поступал раньше в порыве дружеских чувств, но на этот раз неожиданное ощущение, что ей требуется мужская помощь, а он сделал доброе дело, пообещав ее, заставило его поднести ее руку к своим губам.

Вивиан нежно смотрела на него.

— Виктор, я знала, что могу положиться на тебя. Благодарю тебя от всего сердца. — Оба никогда раньше не смотрели друг на друга так серьезно. Вивиан отступила назад, будто стряхивая наваждение. — К сожалению, мне пора идти. Тетя Онорина хочет, чтобы я сыграла роль хозяйки за ужином, и я не могу подвести ее.

— Тогда до скорой встречи.

— Да. Надеюсь, она произойдет завтра.

После разговора с Жюлем Онорина де Шерси поднялась наверх в спальню и уселась за письменный стол у окна, откуда открывался вид на английский сад, расположенный с одной стороны шато. Она любила эту комнату, которой пользовалась до замужества и после смерти Аристида де Шерси, своего второго мужа. Она сочувствовала своей племяннице, потерявшей отца, и была готова отложить возвращение в Париж до тех пор, пока в ней здесь перестанут нуждаться. Теперь, когда приехал Жюль, ей ничто не мешало вернуться домой, но Онорина лишь покачала головой, понимая, что мир и покой не скоро придут в Мирандолу. Она расстроилась, представив, как тяжело перенес Жюль свою болезнь и трудное путешествие через океан.

В свои тридцать шесть лет Жюль сильно отличался от того молодого человека, которого Онорина впервые увидела в Мирандоле. Когда она вышла замуж за Аристида де Шерси, брата тогдашнего графа де Мирандолы, Жюль и Роберт были студентами. Она познакомилась с обоими во время своих приездов сюда, а потом встречалась в Париже, где Роберт изучал право, а Жюль был курсантом в королевском военном коллеже.

Она часто думала, что мальчиками должны руководить противоположные интересы. Роберт был веселым, чистосердечным, общительным и не мог полностью отдать себя учебе. Он идеально подходил для роли всеми уважаемого сельского хозяина, каким он в конце концов и стал. Однако Жюль был умен. Оба все время шутили, что, если Роберт в чем-то сомневается, он всегда просит Жюля сделать за него уроки, а иногда и написать сочинение. Но оба брата жили в полном согласии, которое распространялось на все их дела, включая стычки в деревне и городе, зачинщиком большинства которых становился Жюль. В глазах Роберта часто искрились смешинки, а в глазах Жюля играло озорство.