Калюжный быстро оседлал коня, сунул за ремень под рубаху ТТ и по стежке спустился туда же, к ручью. Здешние места он успел изучить неплохо. Однажды взглянул на них через боковое стекло «фонаря» стрелка штурмовика Ил-2. А когда их самолет приземлили недалеко отсюда и когда Лида подняла его на ноги, он объездил на коне и обошел на лыжах весь Чернавичский лес, все окрестные луга. Ходил и вдоль Омельяновичского большака. Правда, недалеко. Побаивался встречи с полицаями или жандармским патрулем.

Калюжный знал, как причудливо петляет среди болот дорога и что, если ехать тропами, то путь можно сократить вдвое. А значит, полицая можно перехватить еще до того, как он достигнет ближайшего поста каминцев.

Он поправил под ремнем ТТ, сверху прикрытый рубахой и полами пиджака, прислушался. На крыльце играла со своими куклами Саша. Девочка укладывала их спать, бранила и целовала. Калюжный улыбнулся ей, беспокойно посмотрел в сторону ручья, куда ушла Лида. Он знал, что, если Лида увидит его верхом на коне, сразу поймет неладное. К тому же Рогуля проехал через брод. А значит, Лида его наверняка видела. И то, что полицай одет на выезд, с повязкой на рукаве, должно быть, уже насторожило ее. Надо быстрей уезжать, решил он. Иначе отнимет коня и спрячет пистолет. Такое уже случалось. Когда зимой на хутор забрела наша разведка, Лида перетащила Калюжного в баню и закрыла на замок. Он тогда еще не наступал на ногу. Рана сочилась гнойной сукровицей. Но, если бы не Лида, он бы уговорил разведчиков забрать его с собой. Саночки он уже приготовил. В лесу, неподалеку, в укромном месте с выходом в овраг, чтобы прятать его в случае крайней опасности, она вырыла землянку. Несколько раз Калюжный ночевал в ней. Один раз вместе с Лидой. В тот раз с торфяников приехала крытая машина. Кого-то искали. Офицер и трое солдат. С бляхами полевой жандармерии. Этим лучше не попадаться на глаза.

Конь послушно рысил по склону оврага, легко перескочил через ручей, миновал болотину и вскоре вынес его в березняк. Впереди начинался лес, который местные называли Чернавичской пущей.

Пистолет командира, торчавший за ремнем под рубахой, холодил кожу. Это был тот самый ТТ, с которым они выходили из немецкого тыла после того, как их самолет упал в лесу неподалеку от переправы. Несколько 20-мм зенитных снарядов во время выполнения ими противозенитного маневра попали в машину, и дотянуть до линии фронта они уже не смогли. Пистолет тогда послужил и им, и командиру отряда, к которому они прибились. Командира звали Курсантом. Когда расставались, Курсант вернул лейтенанту Горичкину его личное оружие, и с тех пор командир с ним не расставался.

Тело старшего лейтенанта Горичкина рядом с обломками самолета похоронила Лида. А его, раненого, потерявшего сознание от удара, как пишут в донесениях, вследствие соприкосновения падающего самолета с землей, взвалила на коня и привезла на хутор. Пистолет она вытащила из кобуры погибшего командира и сунула в мох под приметную сосну. Потом, когда Калюжный пришел в себя, она, уступая его просьбам, сходила к упавшему самолету и принесла ему командирский ТТ.

И вот теперь Калюжный ехал по лесной тропе, торопил коня, чтобы попасть к переезду через Каменку раньше Рогули, и время от времени трогал рубчатую рукоятку пистолета. ТТ, конечно, не ШКАС[5], но, во-первых, другого оружия у него сейчас не было, а во-вторых, он – память о командире, а в-третьих, в ближнем бою ТТ – штука незаменимая. Обойма – полная.

Солнце яркими бликами играло на тропе, на зарослях мха, на тусклых листочках черничника. Черничник еще не очистился после зимы от паутины, не встал, не распрямился, придавленный снегами и засыпанный рыжими сосновыми иголками. Он словно еще не верил, что зима прошла, снега растаяли и талицей ушли к корням, чтобы до первых дождей питать в лесу все живое. Внимательный глаз Калюжного все примечал. Чуткий слух не пропускал ни одного звука. Выросший в таежном поселке на реке Каменке, притоке Ангары, он прекрасно знал, что такое лес, как в нем ориентироваться, если даже здесь ни разу не бывал. Как найти следы и как скрыть их. Что можно есть. И какую воду пить. Где ночевать, если это понадобится.

И он спешил сейчас на речку Каменку, как на реку своего детства. Он и сам еще не понимал до конца, что заставило его метнуться сюда, чтобы остановить полицая Рогулю. То ли надежда, что летчик благополучно посадил в лесу свою машину и что, возможно, он жив и нуждается в помощи. То ли другая надежда, которая простиралась дальше. Если пилот жив, он сможет уйти через линию фронта вместе с ним. Теперь, когда рана затянулась и почти не беспокоила, он не будет обузой. Более того, он сам мог помочь тому, кто в этом нуждался. Тем более в пути к фронту, где идти придется все время лесом.

Но сейчас предстояло остановить Рогулю.

Василь Рогуля был из местных. Просторный дом его с добротными хлевами и амбарами, выстроенными еще до колхозной круговети, стоял наособицу, возле самого леса. Ставил усадьбу Рогуля вместе со старшими братьями. Их было четверо. Двоих расстреляли продотрядовцы. Один исчез. Оставил семью и ушел куда-то в сторону польской границы. Старшего взяли в тридцать шестом и дали десять лет лагерей. А он, пятый из корня Рогулей, самый молодой, вступил в комсомол, нацепил на грудь красный бант и остался при родителях. Хутор Чернавичи в тридцатые годы начал разрастаться. Сюда сселяли с мелких хуторов, вытаскивали из лесу зажившихся на воле хозяев, сгоняли в общественные конюшни и коровники скот и тягло. Когда-то тут было людно, шумно и весело.

Когда Лида вместе с дочерью и раненым летчиком появилась в Чернавичах и остановила коня возле двора своей тетки, Аксиньи Рогули, местный полицейский тут же наведался к ним при форме и оружии и с порога, не успела еще Аксинья обнять племянницу, поинтересовался, кто пожаловал к ним на хутор. Но Аксинья только мельком взглянула на Василя и, подбежав к коню, на котором поперек седла лежал наспех перевязанный летчик, сказала ему властным тоном:

– А ну-ка, деверек[6], помогай. Видишь, люди в беде. И не чужие.

Вот так Аксинья разом все и расставила на свои места.

В Чернавичах люди жили незлобно. Из мужиков на хуторе почти никого не осталось. Молодых почти всех призвали еще первым военным летом. Некоторые из них вскоре вернулись из-под Брянска, Рославля и Вязьмы, где попали в окружение два наших фронта, около десяти армий. Они добрели по лесам до родного хутора, приволокли раненых односельчан. Но прожили здесь недолго. Уже к весне сорок второго многие из них ушли в лес, к партизанам. А летом в Чернавичах начали мобилизацию призывных возрастов в Корпус белорусской самообороны{1} и 69-й батальон «Schuma»{2}. Кто не оказался в списках, бежали в лес. Некоторые вскоре вернулись, перезимовали дома, надеясь, что скоро Красная Армия освободит местность. Но Красная Армия продолжала стоять в пятидесяти километрах от Чернавичей и атаки ее направлением на Омельяновичи особого успеха не имели. А месяц назад подчистили последних хуторских мужиков. Местные власти провели мобилизацию в Белорусскую краевую оборону[7].