снял с пояса изогнутый в полубаранку сигнальный рог и сильно в него дунул, по-армстронговски надув щеки.

К нему тотчас подошли двое гридней, встали с правой стороны один у головы коня, другой у хвоста. В руках длинные древки стягов белого полотна с изображением черной рогатой бычьей головы. Я уже знал, что Рогволд буквально помешан на этих диких парнокопытных, к нашему времени давно истребленных. Его брат с говорящим именем Тур город себе строит под названием Туров. На пристани стоят новехонькие, взамен сгоревших лодий выстроенные, корабли. Вместо изящных лебединых головок украшавших нос, на каждом теперь красуется рогатая турья башка. Тотемный зверь рода, не иначе.

В порядке живой очереди каждый из шестнадцати новобранцев под сенью склоненных стягов протягивал сидящему верхом Рогволду свое оружие. Князь благословлял воинский инструмент протяжным поцелуем и возвращал владельцу. Затем, стоя на одном колене, мы один за другим целовали обернутое берестой княжеское стремя и в голос клялись не щадя живота верой и правдой служить владыке полоцких земель. На каждую клятву князь отвечал вместе со всей дружиной многоголосым "Любо!!!". Шестнадцать раз прогремел в морозном воздухе над детинцем хоровой рев, разлетаясь далеко за пределы укрепленного города.

На ритуале посвящения в гридни присутствовал не виданный мной ранее статный старикан в потертом, достающем до пят балахоне с нашитыми в беспорядке звериными шкурками. Голову до самых косматых бровей покрывает войлочный островерхий клобук, борода густая, чернющая без намека на седину. В крепких руках позвенькивает кривой посох с крохотным колокольчиком на изогнутом к земле навершии.

— Знаешь его? — шепчу Гольцу.

— Живень это. Волхв тутошний.

— Да понятно, что не папа римский. Сведай-ка все про него…

— Я и так все ведаю, — жмет плечами задетый за живое Голец. — Обитает в детинце, помогает Рогволду совершать требы, заговоры от болезней знает во множестве, говорят, кудесник знатный. Прошлое видит и будущее разумеет. Рогволд его ценит и всегда при себе держит.

М-м… понятно теперь. Лейбволхв его светлости князя полоцкого. Неплохо устроился дедуля, сладко. Придется проверить старика на вшивость, поглядеть какой он есть кудесник… прошлое он видит как же…

После полудня в самой большой палате на первом этаже княжеского терема в нашу честь начался пир. Бессмысленный и беспощадный.

За длинным, обильно заставленным кушаньями и питием столом уместилась почти сотня дружинников, старые вперемешку с новыми. Слева от восседавшего во главе князя устроился воевода Змеебой, справа — Дрозд и Живень. Рядом со Змеебоем расположился боярин Минай. Гул стоит как на вокзале, собравшиеся громко разговаривают, смеются, кто-то театрально ссорится, веселя публику. Изжелта-красный свет десятков факелов на стенах таинственности происходящему не добавляет, а только усиливает впечатление вакханалии. Но вот Рогволду подносят до верху полную хмельным медом серебряную чашу с двумя ручками — дружинную братину. Шум и гам стихает, сотни глаз устремляются на вождя. Взявшись обеими руками, князь смачно отхлебнул из ведерного сосуда.

— Отцу нашему, покровителю дружин Перуну — слава! Пусть наши клинки будут остры, а враг силен, тем слаще будут победы!

— Слава!!! — громыхнула в ответ палата.

Князь вытирает мокрые усы ладонью, передает братину лучшему воеводе и дальше она идет вкруговую по всему столу. Каждый встает, говорит какие-то слова, хлебает и передает следующему соседу.

Почти все гридни из последнего набора сидят на Змеебоевой стороне. Справа от меня Вран, по другую руку Голец с Невулом и Жилой.

— За князя Рогволда! — провозглашает Вран, прежде, чем передать братину мне.

— Служу России! — само собой рвется из меня привычное. Сам удивляюсь не меньше ближних, благо остальные уже заняты яствами и не особо слышат что происходит вокруг.

Отдаю серебряную кастрюлю Гольцу и плюхаюсь на место. Вран опускает в деревянный тазик с можжевеловым стоялым медом огромный деревянный половник-черпак и щедрой рукой опустошает в мою берестяную кружку.

— Пей, Стяр, ешь, сидеть нам долго.

— Насколько долго?

— Пока под стол все не попадают! — весело скалит зубы Вран.

— Даже князь?

— Князь обычно сам уходит, редко — уводят. Пьет как тур, бочку может выцедить, сам не раз видел.

— А Змеебой?

— Этот раньше уйдет. Его дружина сегодня в сторожах, вместо нас. Проверять станет.

Сидящих напротив гридней я знаю почти всех, лишь прямо передо мной торчит незнакомый парень обросший сивой волосней и бородой в косицах. Ест и пьет мало, все на нас поглядывает. На меня, точнее.

Гвалт за столом неимоверный. Развеселенные хмелем дружинники ведут себя как на свадьбе лучшего друга. Не знаю, может на пиру так и надо, только мне с непривычки не особо уютно.

По княжескому указу приводят городской инструментальный ансамбль гудошников. Вдарили они такую какофоническую джаз-импровизацию — уши в трубочку. Рогволд сидит тащится, ладошкой по столу похлопывает, боярам тоже нравится, знай кружки в рот опрокидывают, дичью жареной зажевывают.

Голец с друзьями настроение князя разделяют. Под музыкальное сопровождение дело чревонасыщения пошло у них еще лучше. С самого утра во рту ни крохи, отрываются пацаны, девки не успевают блюда подносить.

Часа три сидим, голова уже кругом, хорошо не курит никто, чада от факелов и так хватает. Мне кажется, еще один кусок или глоток и желудок мой разорвется как перекачанный воздушный шарик.

Пятерых, дошедших до кондиции уже выпроводили за порог. Если так дальше пойдет, придется пускаться на хитрость и прикидываться вдрызг уставшим. По своей воле отсюда не уходят. Княжий пир это своего рода испытание на прочность, состязание на выносливость. Марафон, в котором я никак не желал быть победителем. Наверняка найдутся более достойные кандидаты, я лучше в сторонке постою…

Этот напротив достал уже зенками меня сверлить! Тяжело смотрит, будто я ему больших денег должен. На мои приветливые кивки не отвечает, а только пуще мрачнеет. Нет, он определенно что-то хочет…

Наконец, после седьмой кружки я не выдерживаю.

— Чего вылупился, приятель? — подмигиваю, улыбаясь. — Портрет мой по памяти рисовать собрался?

— У тебя меч моего шурина, — отвечает, не отводя взгляда.

Сказал не громко, но я услышал.

Улыбку мою как сдуло. То-то я заметил рожа у него злокозненная. Урман. Родственник околевшего от одного удара кулаком бедняги Харана. Выжидал пока я медами накачаюсь и поплыву…

Я понимаю, что это предъява и очень серьезная, а как действовать не знаю, растерялся. Кошусь на Врана, тот молча жует, воткнув стеклянный взгляд в какую-то точку на столе. Кривой как моя жизнь…

Голец с другого бока испуганно притих, ждет как себя поведу.

Вся фишка в том, что упомянутого меча на мне нет. Вообще ни у кого при себе нет оружия. Это главное и единственное требование к присутствующим на пиру.