Влюбился я сразу, как только увидел его в открывшуюся внезапно из коридора дверь, будто резко дали свет в темное помещение. Я зашел, вытирая выступивший на лбу пот и пытаясь отдышаться от пережитого кошмара, и долго кружил рядом, не решаясь подойти, хотя мне это и несвойственно. Потом все же присел рядом, мы разговорились и поняли, что хотим побыть наедине, хотя особо и негде. Выйдя во двор, жадно хватали ртом воздух, напоенный запахом лесных трав, а может быть, просто кислородом и послегрозовой свежестью. Ближе к ночи мы стащили пару одеял и забрались на чердак, где были свалены старые ненужные вещи, исторический хлам – всякие там чугунные утюги, фетровые шляпы, военные штаны-галифе, а еще китайская ваза со сколотой горловиной и прочие любовно оставленные про запас хозяевами дачи предметы. Сквозь мутное и запыленное окошко медитативно и болезненно светила щербатая луна, высвечивая отдельные кучи барахла, словно бутафорские декорации, и вся эта нереальная обстановка только возбуждала воображение…

* * *

Мы стали встречаться, а потом и жить вместе, в квартире, которую для него снимала фирма. Он был невероятно красив. C ним можно было говорить обо всем, мы читали одни и те же книги, смотрели фильмы, куролесили, упивались своими чувствами. Старше меня на три года, Стефан приехал сюда работать из Будапешта менеджером. Его компания открыла представительство в России, и он недолго думая согласился на предложение временно переехать в Москву. Прапрабабушка и прапрадедушка его были выходцами из России, успевшими вовремя эмигрировать незадолго до Октябрьской социалистической, поэтому Стефан великолепно владел русским языком – в их семье свято соблюдались традиции и царило двуязычие. Впрочем, языком он владел виртуозно во всех смыслах. Он не раз рисовал мне золотой перьевой ручкой «паркер» на школьных расчерченных в клеточку листках свое раскидистое генеалогическое древо, насчитывающее несколько столетий, которое знал любовно и досконально. «Энтомологические» изыскания и его «голубокровость» (в аристократичном смысле, разумеется) весомо подтверждали разного рода старинные документы, которые, по словам Стефана, бережно хранились в инкрустированном полудрагоценными камнями ларце его матушки, чуть ли не княгини. В экстерьере рода как постоянная и непреложная константа присутствовали: нос горбинкой, оттопыренное левое ухо, чувственные изнеженные губы, подобающие скорее актрисам американского кино или немецкой порнухи, крепко сбитые, идеальной формы ягодицы и еще несколько несущественных мелочей типа родинок в интимных местах, элегантного строения ушной раковины и особенностей линий жизни на ладонях. Стефан очень обижался, когда я, отмахиваясь от него как от надоедливого комара, стремился прекратить лекции по его родословной. Меня интересовала его потенция в совершенно другом смысле, и никакого почтения перед «высокородным князем» я не испытывал, только тихо удивлялся про себя, как он своей вымороченной породистостью ухитрялся весьма ловко делать карьеру, и подозревал в нем способности к исконному русскому прохиндейству, жополизательству и ментальной небрезгливости. Но мне это совершенно не мешало, особенно первое время.

Я любил смотреть на него обнаженного, когда он царственно выходил из душа и капельки воды на смуглой от природы коже переливались, как на чешуе рыбы. Обнимая его, утыкаясь носом в подключичную ямку, я с наслаждением вдыхал неповторимый пряный запах, присущий ему, гладил по шелковистым каштановым волосам, спине, бедрам… Мускулистый, великолепно сложенный, он гордился своей фигурой и любил подолгу разглядывать себя в зеркало, висевшее в коридоре. Я насмешливо называл его Нарциссом. В ответ он усмехался, но прозвище не оспаривал. Вообще в нем было много самолюбования, его всегда волновало, как воспринимают его люди. Он оттачивал жесты, их плавность и эффектность, следил за гардеробом и тратил на одежду немалые деньги, тщательно подбирая деталь за деталью, от нижнего белья до носового платка, штудировал книги по риторике и красноречию, читал психологическую литературу, помогающую оказывать влияние на людей, а также брошюры по этике, эстетике и правилам этикета. На мизинце правой руки Стефан постоянно носил перстень с рубином и любил рассказывать, что перстень достался ему от бабушки, а ей в молодости был подарен одной весьма знатной особой.

– Ты знаешь, – важно заявлял он, – рубины издревле считались символами монаршей власти и могущества. Ярко-красный оттенок этой модификации корунда говорит о жизненной силе и энергии его владельца. Квадратная огранка наиболее хороша для этого камня, потому что придает ему загадочное сияние и таинственный блеск.

– Ну ты даешь, Стеф! Столько самолюбования я еще ни в ком не встречал! К тому же заученная из книги фраза о рубине делает тебя смешным.

– Я не смешон. Это достоинство и законная гордость. Ты не ощущаешь разницы между двумя этими понятиями, милый. Учись быть более аристократом и менее – плебеем.

* * *

В таких случаях он меня начинал дико бесить, и мы ссорились. Я считал, что это слишком непристойно – так себя возвеличивать и пафосничать, будто ты и впрямь особа королевских кровей. В сексе он тоже, как правило, был весьма эгоистичен: думал в первую очередь о том, как выглядит его поза, насколько она эффектна, и старался испускать красивые и вдохновенные стоны, реальная сторона процесса его занимала куда меньше, к тому же он не желал прислушиваться к моим намекам о том, чего бы мне хотелось. Я начинал понимать, что долго так не выдержу и мне уже надоедает его поведение. Проблема заключалась в том, что я подсадил его на наркотики и чувствовал некоторую ответственность за это, хотя и понимал, что он старше и у него своя голова на плечах. Мы то разбегались, то сходились вновь, чувствуя болезненную зависимость друг от друга, разросшуюся метастазами и не отпускающую. Но это был мой первый опыт серьезных отношений и жизни вместе с любимым, я боялся остаться один, без Стефана, ведь иначе опять завертится круговорот одноразовых связей, а мне хотелось покоя, промежуточной станции, на которой поезд стоит долго, пока прицепляют-отцепляют вагоны, грузят багаж и почту, или что там еще обычно делают на железной дороге… Может, пропускают другие скорые поезда?..

* * *

Потом он уехал к себе, в Будапешт, и позвал меня составить ему компанию. Какое-то время мы жили там достаточно мирно – Стефан взял на себя роль гида-экскурсовода и с гордостью показывал мне родной город. Мы ездили в Сентэндре, Вишеград, Эстергом, а один раз отправились даже на Балатон, где романтичные виды на озеро сочетаются с величественными силуэтами горных хребтов, и все это было похоже на сказку. Но наша сказка продолжалась недолго. Через три месяца я вернулся в Москву, потому что стал ощущать, что ему все надоело: Стефан раздражался из-за пустяков. «Ты почему переключил канал, не спросив меня? – возмущался он. – Я смотрел эту передачу». – «Но ты сидел спиной к телевизору, Стеф!» – «Я смотрел! Ясно тебе!» Унижал меня: «Ты можешь постирать свои носки? Они так дико воняют!» – «Я надел их сегодня утром!» – «Сходи к врачу и попроси средство от потливости ног, или, может быть, тебе купить дезодорант?» Иногда зависал на несколько дней у кого-то из знакомых, не ставя меня в известность и не обращая внимания на то, что я схожу с ума, не зная где он, жив ли, все ли в порядке. Потом он возвращался и делал вид, что ничего не произошло.