Илл. 1. Хронология развития древних цивилизаций Центральной Америки

В «Пророчествах майя» я уже повторял утверждение, сделанное «спящим пророком Америки», медиумом и экстрасенсом Эдгаром Кейси, который заявлял, что цивилизация в Центральную Америку была принесена атлантами — пришельцами с исчезнувшей в пучине вод Атлантиды. Официальной наукой эта гипотеза, конечно же, отвергается как абсолютный вздор. Конкретные археологические свидетельства существования Атлантиды и в самом деле непросто найти — тем более относящиеся к указанной Платоном эпохе (десятое тысячелетие до н. э.), но сама гипотеза о том, что Атлантида действительно существовала, далеко не опровергнута. Внимательно изучив произведения Платона — в особенности диалоги «Тимей» и «Критий», — я пришел к убеждению, что история Атлантиды основана на реальных событиях. На мой взгляд, эти диалоги отражают память человечества о событиях столь давних, что даже в современную Платону эпоху (две с половиной тысяч лет назад) все, что об этих событиях помнили, было лишь дальним, слабым отголоском чего-то давно произошедшего. А так как в литературных памятниках майя я уже встречался с похожими отголосками, я был внутренне готов к возможности того, что среди руин их древних городов, которые мы намеревались посетить в ходе поездки, мы наткнемся на дополнительные подтверждения моих догадок.

Одним из камней преткновения на пути исследователя мезоамериканских цивилизаций является то естественное чувство отвращения, которое невольно вызывает исключительная жестокость их религиозных ритуалов. Безграничная кровожадность религии мезоамериканцев нашла свое отражение в гротескном содержании значительной части их изобразительного искусства, и в еще большей степени — в том немногом, что сохранилось от их литературы. Нет сомнений, что на прибывших в Центральную Америку испанских конкистадоров языческие обряды коренного населения произвели самое ужасающее впечатление. Ацтеки особенно выделялись размахом практикуемых ими человеческих жертвоприношений. Суеверные до крайности, они были известны тем, что вырывали все еще бьющиеся сердца из груди своих жертв и предлагали их в качестве «пищи» ацтекскому богу Солнца. Но этого им было недостаточно: во время других религиозных обрядов они сдирали кожу с живых пленников и, натянув ее на себя, носили так в ходе «священных» ритуалов, которые могли длиться неделями.

К сожалению, жуткие картины массовых человеческих жертвоприношений и других проявлений необычайной жестокости — это первое, с чем приходится столкнуться начинающему исследователю культуры майя или ацтеков. Одного дня, проведенного в самом большом из городов майя, Чичен-Ица, достаточно, чтобы убедиться, что они были далеко не теми миролюбивыми мудрецами, какими их представляли самые ранние, романтически настроенные исследователи. Как и для древнегреческих полисов времен Солона (638–558 гг. до н. э.), постоянные междоусобные войны с соседями были для городов-государств майя стандартным явлением. При этом военнопленных они часто подвергали пыткам и жестоким казням.

Если бы цивилизация майя этим и исчерпывалась, то моим первым инстинктивным желанием было бы держаться от нее подальше. Однако там явно было что-то еще. В тех местах, где находятся руины их городов, царит какая-то особенная атмосфера, от этих руин исходит какое-то особое ощущение. И это ощущение подсказывало мне, что за кровавыми деталями ритуальной бойни в виде человеческих жертвоприношений, которая периодически разыгрывалась на вершинах и на ступенях пирамид майя, скрывается глубокая, великая тайна. У меня сложилось стойкое чувство, что то, с чем столкнулись прибывшие в Центральную Америку испанцы, — и то, что запечатлено в тысячах оставшихся от майя настенных росписях и скульптурах, — представляет собой остатки чего-то гораздо более высокого и благородного. Именно это «что-то» привлекло меня в мой самый первый приезд в Мексику и продолжает манить меня, заставляя возвращаться в эту страну снова и снова. Однако главная причина, почему мне так интересны майя, заключается в следующем: я считаю, что в глубине их цивилизации скрывается особое, актуальное для нас сегодня «послание». Желание найти это «послание» и довести его до человечества на понятном современному миру языке явилось для меня достаточным стимулом, чтобы я смог преодолеть инстинктивное чувство отвращения, вызываемое кровавыми обрядами и привычкой приносить в жертву себе подобных майя. Вот почему я вновь направился в Мексику, желая на месте изучить художественное и документальное наследие этой древней цивилизации.

По прибытии в столицу Мексики город Мехико я был поражен ощущением покоя, исходившем от этого города. Вопреки, казалось бы, всем ожиданиям 26 миллионов обитателей Мехико ухитряются жить в относительной гармонии друг с другом. А ведь 26 миллионов — это больше, чем население Лондона и Нью-Йорка, вместе взятых. 26 миллионов — это немыслимо громадное количество народа! То, что эта огромная масса людей умудрилась поместиться и существовать на столь малом, в сравнении с их числом, пространстве, на мой взгляд, не что иное, как настоящее чудо.

При всем этом, разумеется, и для Мехико, и для Мексики в целом характерно наличие целого ряда проблем. Несмотря на то что нефтедобывающая промышленность Мексики переживает подъем, в результате чего страна, постоянно наращивая объем экспорта нефти, зарабатывает немалые прибыли, ее значительная часть по-прежнему находится в состоянии крайней бедности. Целый ряд обширных районов страны относится к депрессивным и значительно отстает по уровню своего развития от наиболее развитых в промышленном и экономическом отношении регионов Мексики. Продолжающийся отток населения из этих районов в столицу обрекает Мехико на статус города «третьего мира». Печальным свидетельством тому являются трущобные кварталы, «ведьминым кругом» опоясывающие город, — как поганки могучий дуб. Но несмотря налегшее на плечи города дополнительное бремя в виде избыточного притока населения из беднейших регионов страны, Мехико удается сохранить и свое достоинство, и опрятный внешний вид. Так, вопреки всем разговорам о проблемах, вызываемых перенаселением, центральная часть города показалась мне довольно чистой и ухоженной. Даже ставшая притчей во языцех загазованность воздуха Мехико, напоминавшая мне лондонский смог, которым я дышал еще в детстве, в отдельных районах практически не чувствовалась. Проезжая по улице Пасео-де-ла-Реформа — одной из главных магистралей города, вдоль которой расположены офисы иностранных банков и транснациональных корпораций, — я отметил, что воздух там был даже чище, чем тот, которым мне доводилось дышать в Лос-Анджелесе. Яркий солнечный свет, не испытывавший, похоже, никакого влияния смога, падал на поверхность огромных высотных зданий, стоявших по обе стороны Пасео-де-ла-Реформа, и они блестели, будто частокол из огромных кусков хрусталя, выросший посреди парковой зелени. Вид на эту часть города создавал твердое впечатление, что Мексика хочет и стремится занять место в ряду ведущих индустриальных держав мира и делает все, чтобы это стало возможно.

Сердце старого Мехико — это центральная площадь Конституции, которую жители мексиканской столицы с давних пор по традиции именуют Сокало. У этого названия — своя любопытная история. В 1843 году в центре площади заложили основание под памятник к 100-летию независимости Мексики, но далее дело не пошло, строительство остановили, памятник установили в другом месте, а площадь стали называть Сокало, что означает «основание, фундамент». Это название вошло в обиход, и часто центральные площади в других городах также называются Сокало.