Подбежав к Мише, один из сталкеров наклонился, заглянул в лицо и спросил:

– Живой?

– Зачем снял? – грубые руки сталкера, надевавшего респиратор обратно на Мишу, немного привели того в чувство. – Вроде бы в порядке, – констатировал боец в камуфляже, придирчиво обследовав парня.

Колени Миши предательски дрожали, ноги подкашивались, и если бы сталкер не поддержал его, парень бы давно рухнул на землю. Правая рука и плечо саднили, во рту ощущался привкус крови, вдобавок ко всему Мишу подташнивало и кружилась голова.

– Страшно? – один из сталкеров – тот, что был пониже ростом, чем остальные – подошел поближе и сделал круглые глаза. – Да ты, парень, видать, зеленый совсем. Че на поверх-ность-то поперся, дурень? Жить надоело?

У Миши непроизвольно сжались кулаки. Подбирая слова, чтобы ответить наглецу, он взглянул на небо, и его закачало и замутило с новой силой.

Широкоплечий сталкер, по всему видно – старший, внимательно посмотрел Мише в глаза, а затем обратился к своему бойцу:

– Отвали от него, Башка. Это он не от страха.

– Первый раз на поверхности? – обращаясь уже к Мише, спросил он.

Тот кивнул, с трудом справляясь с позывами рвоты.

– У него агорафобия, – обращаясь к своим, сказал сталкер. И затем уже коротко, по-командирски, бросив быстрый взгляд на Царицынский парк и махнув в сторону вестибюля станции: – Вниз. Хватит время терять. Башка, ты первый, Том, тащи его к входу, – он ткнул пальцем в Мишу, – я прикрываю.

Миша попытался было возразить, что он может двигаться и сам. Но перед глазами поплыли круги, а ноги были ватными и совсем не слушались.

– Тихо-тихо, – почти ласково сказал сталкер, которого назвали Томом. – Хватайся за меня, – и, поддерживая Мишу своей огромной ручищей, он двинулся вслед за Башкой.

Протяжный вой неведомых тварей со стороны бывшего парка провожал бойцов, пока они осторожно спускались по прогнившим ступеням эскалатора.

Спиртовка на столе горела синеватым пламенем. Она не могла осветить все помещение, по углам которого прятались тени, но хоть что-то разглядеть было можно. Вдоль стен стояли несколько деревянных, грубо сколоченных скамей со стертыми прохудившимися матрацами и простынями, желто-серыми от времени и многочисленных стирок. С потолка свисал брезент, деля комнату пополам. Там, за ним, Миша знал, находилась Операционная. Вторая часть комнаты, где на скамье сейчас лежал Миша, именовалась просто – Палатой. Баба Шура, как все звали здесь медсестру и сиделку, в прошлом работавшую в медкабинете при школе, только что промыла и перевязала Мише раны и в который раз заставила лечь обратно парня, так и порывавшегося удрать, чтобы поглазеть на настоящих сталкеров, часом ранее спасших его от верной смерти на поверхности. Он чувствовал себя значительно лучше, но ко всем его увещеваниям и мольбам баба Шура оставалась равнодушной.

Тот старший назвал Мишин страх агорафобией. Какое мудреное слово. Парень закрыл глаза, и перед ним всплыла жуткая оскаленная морда прыгнувшего на него ужасного создания. Он в который раз мысленно поблагодарил сталкеров за свое спасение и решил, что непременно должен сделать это лично, все-таки жизнью обязан.

Палата находилась за платформой станции, там, где начинался ряд производственных помещений, санузлы и душевые, а дальше, в конце коридора, в небольшой каморке – комендантская. Комендант, Василий Петрович Ионов, до Катаклизма был путевым обходчиком, и массированный ядерный удар застал его в метро, когда он собирался уже было выйти на поверхность после ночной смены. Волею судьбы он задержался на работе – попить чаю и поболтать с сослуживцами. Он был очень общительным, любил рассказывать детям байки из прошлой жизни. Обычно в таких случаях Василий Петрович всегда делал страшные глаза и, понижая голос почти до шепота, отчего становилось жутко, начинал:

– Иду я, значит, мимо расстановок, это специальные такие места в туннелях, куда поезда загоняют, фонарем подсвечиваю, и вдруг слышу – в вагонах что-то постукивает. Известно, что металл расширяется, когда нагревается, а потом, когда остывает, издает звуки… К этому я привык, хотя у нас на работе и были такие, которые боялись в одиночку ходить мимо расстановок, всегда напарника с собой брали. Но тот стук, что я услышал, был явно не технического происхождения! Так вот. Словно молоточком кто-то р-раз, два, раз… То тише, то громче. И еще – будто цепи позвякивают. Крутанул я фонарь, а у самого руки трясутся. А на стенах туннеля тени какие-то непонятные мелькают, жуткие. И вдруг стук оборвался, но слышу, кто-то шаркает, приближается. Страшно мне тогда очень стало. Ноги в руки – и припустил до подсобки, добежал – всего трясет, отпоили чаем. А Митрич, тоже обходчик, почти на пенсии уже, тогда мне и говорит: «Вася, это души тех, что метрополитен строили, кого еще в тридцатых и сороковых годах загоняли на стройку, вот они и померли прямо здесь, на величайшей стройке коммунизма».

Василий Петрович вообще обожал постращать мальчишек своими мистическими историями. Ребята собирались вокруг костра у южных гермоворот, в тлевших углях пеклась картошка, и по станции разносился непередаваемый аромат. Тени на стенах плясали, а Василий Петрович рассказывал:

– Все древние города строились обычно так – круги, спирали, улицы, расходящиеся, словно лучи, от центра, где и находилось все жизненно важное для управления. Вот и Москва – не исключение. Кольцо-центр и радиальные улицы были заложены еще в древности, к плану строительства приложили руку известные архитекторы своего времени. Если взглянуть на карту прежней Москвы, той, что существовала двадцать лет назад, то можно заметить, что она напоминает спрута или осьминога, своими длиннющими щупальцами-улицами охватившего районы и кварталы, дома и постройки. Когда строили метро, ничего нового изобретать не стали, подземку ваяли по тому же принципу – центральные станции, кольцевая и радиальные линии. Поговаривают, что после Катаклизма души архитекторов, – тут Василий Петрович делал паузу, и мальчишек пробирал озноб, хотелось придвинуться поближе к свету костра, а тени становились еще больше и зловеще нависали над источником света, грозясь поглотить сгрудившихся вокруг огня притихших слушателей. Комендант обводил взглядом каждого и затем продолжал, довольный эффектом: – Так вот, души их, значит, были заключены в катакомбы, а они существовали с самых первых лет, как начали возводиться стены Кремля и белокаменные строения на месте деревянных построек. В древние времена многочисленные паломники спускались по ступеням, ведущим во мрак, чтобы совершить жертвоприношения на залитом кровью алтаре, в угоду темной душе подземелий. А среди жертв бывали даже дети…

Неприятный холодок пробегал по спине Миши. Вот он сидит сейчас здесь, вдали от палаток, горит небольшой костер, с трудом рассеивая тьму, и в любой момент из темноты туннелей могут выскочить последователи темной стороны и утащить его, чтобы на алтаре из холодного камня совершить ужасное жертвоприношение, и его душу сожрет ненасытный призрак метро. Конечно, в туннелях были дозорные и могли предупредить об опасности, но страшно было все равно.