О Господи, подумал он сердито, пора забыть об этом. Нолан был мужчина, он знал, на что идет. Но мысли упрямо возвращались к его смерти, напоминая об этой скверной истории, заставляя чуть ли не радоваться боли, которую она вызывала.

Нолан был мертв, как и его спутники в этом походе. Все, кроме одного. И этот единственный вернулся недавно, чтобы рассказать ужасную историю предательства – историю, которую рьяно опровергало испанское правительство Нового Орлеана. Но Джейсон верил ей. Он знал Давалоса, знал, на что тот способен.

Кулаки у него сжались. Он проклинал судьбу, которая устроила так, что его не было дома, когда Нолан выехал из Нового Орлеана. Хотя нужно быть честным с самим собой и признать, что ни он, ни Блад Дринкер не приняли бы участия в экспедиции Нолана ни при каких обстоятельствах. Даже если бы он и был в Новом Орлеане, то не смог бы узнать, что Давалос убедил губернатора в том, что Нолан, в сущности, был шпион, что его присутствие означает неприятности испанскому правительству. Скорее всего, он не узнал бы заранее, что Давалос со своим отрядом отборных солдат отправились положить конец дальнейшему проникновению американца Нолана в глубь испанской территории.

Давалос знал, что Нолан – близкий друг Джейсона. Одного этого ему было достаточно, чтобы ненавидеть Нолана. И все же Джейсон не допускал мысли, что Давалос бросился в погоню за Ноланом, чтобы посчитаться с ним, Джейсоном. Должна существовать другая причина. Инстинктивно рука его коснулась золотого браслета на запястье.

Нолан носил такой же браслет, но, хотя его тело и личные вещи возвратили, золотого браслета с изумрудами среди вещей не было. С минуту Джейсон размышлял над этим фактом. Единственный уцелевший спутник Нолана рассказал, что, когда они сдались испанским солдатам, Нолан был жив. Официальный рапорт гласил, что Нолана убили в перестрелке, но собеседник Джейсона отрицательно мотал головой, утверждая, что никто убит не был и что Нолан не согласился бы сдаться, думая, что Давалос нарушит свое слово. Люди Нолана были схвачены и подвергнуты пыткам. Последний раз собеседник Джейсона видел Нолана закованным в цепи. Его уводил на допрос Давалос – один.

Давалос был человек алчный, Джейсон знал это. Вернувшись в Новый Орлеан, он узнал, что за Ноланом в погоню отправлялся Давалос, и только по этой причине вызвал его на дуэль. Джейсон помнил Давалоса, они же были друзьями, и, когда настал момент проткнуть испанца шпагой, он удержал руку и только изукрасил его на всю жизнь – лезвие рассекло лоб и бровь, оставив глубокий безобразный шрам. К несчастью, тогда он еще не знал всех фактов, иначе дело не закончилось бы только шрамом.

Сердитый и больной от воспоминаний, от мыслей, крутившихся в мозгу, Джейсон отошел от окна и нырнул под одеяло. Прикосновение его ледяного тела разбудило женщину. Еще с закрытыми глазами, толком не проснувшись, она повернулась к нему и прошептала:

– Джейсон?

Забыв про сон и холод и вспомнив о других страстях, Джейсон тихо засмеялся. Его смех больше походил на рычание. Он ткнулся ей в ушко.

– Энни, Энни, любовь моя, проснись. Энни медленно расставалась со сном, не отзываясь на теплые поцелуи у своего горла и уха, но, когда губы Джейсона нашли ее губы, она жадно прильнула к нему. Джейсон тихонько охнул, когда ее рука нашла его. Он скользнул рукой по ее нежному телу, начал ласкать шелковистую кожу Энни, пока она не застонала от желания. Тогда он быстро закрыл ее своим телом и вошел в теплую долину между ее ног. Он был с ней одно целое, он владел ею, пока оба они не перешли границу наслаждения.

Он насытился. Тело его расслабилось. Неприятные мысли куда-то подевались. Джейсон привлек к себе Энни, и вскоре их сморил сон.

Когда он открыл глаза, в окна светило бледное ноябрьское солнце. Энни зашевелилась в его объятиях и мгновение спустя проснулась.

Джейсон еще раз слегка куснул ее за ухо, но она оттолкнула его.

– Эй ты! – Она сделала вид, что сердита. – Джейсон, уже поздно! Меня выгонят отсюда, если буду тут с тобой прохлаждаться.

Джейсон нехотя позволил ей соскользнуть с постели, а она еще раз всмотрелась в его лицо, уже не в первый раз поражаясь, как можно быть таким красивым. Черные волосы со сна спутаны, длинные ресницы прикрывают блестящие зеленые глаза, а улыбка способна разбить сердце любой женщины. Такого мужчину хотели бы все женщины, мало кто мог бы его забыть – это Энни знала наверняка. Вспоминая его тело, губы, Энни почувствовала неодолимое желание прыгнуть обратно в постель. Но внизу голос хозяина уже произносил ее имя. И она поторопилась одеться, быстро поцеловала Джейсона и исчезла. Ей было грустно.

Джейсон же не терял времени после ее ухода. По-военному закончив туалет и не ожидая завтрака, через несколько минут он был уже на дороге. Любовное возбуждение прошло, и по дороге в Гринвуд его мысли вновь вернулись к испанцу. Интересно, а нет ли связи между его поездками к Джефферсону в Монтичелло и неожиданным появлением Давалоса в Вирджинии?

Почему бы и нет? Испания сейчас нервничает. Не исключено, что появление Давалоса связано было с политикой и не имело ничего общего с личными проблемами. Джейсон не вполне этому верил, но, когда он сегодня увидит Джефферсона, то скажет ему о присутствии Давалоса в округе. Тогда они и обсудят, что предпринять.

Зная, что он должен еще переодеться перед визитом в Монтичелло, Джейсон перевел лошадь на рысь, мысленно уносясь к встрече, назначенной после полудня.

Библиотека Томаса Джефферсона в Монтичелло особенно приятна была в такой холодный и ветреный ноябрьский день. В камине весело горел огонь, винно-красные шторы из тонкого бархата надежно ограждали комнату от ледяного ветра, завывавшего снаружи.

Джейсон смотрел на львиную голову, крупное, с четко вырезанными чертами лицо, на карие, глубоко сидящие под густыми бровями глаза третьего президента Соединенных Штатов. Седина Джефферсона резко контрастировала с черной как вороново крыло шевелюрой Джейсона. Оба они были высокого роста, хотя Джефферсон выглядел стройнее, чем крепко скроенный молодой человек.

Сидя в креслах перед огнем, они попивали коньяк и, казалось, просто отдыхали. Джейсон был сыном одного из ближайших друзей Джефферсона, Гая Сэвиджа. Его плантация, Гринвуд, была всего в нескольких милях от Монтичелло, и на глазах у Джефферсона из краснолицего горластого сорванца вырос сильный, к тому же красивый мужчина, который сейчас в свободной позе сидел перед ним в кресле. Давняя дружба с Гаем послужила причиной того, что президент решил использовать путешествие Джейсона в Лондон, чтобы отправить с ним кое-какую корреспонденцию, которую он не хотел бы доверить обычным каналам. Держа в руке бокал, Джефферсон задумчиво рассматривал Сэвиджа-младшего. Пожалуй, он больше знал о его предках и о его детских годах, мальчишеских проказах. Потом он уехал учиться и лет десять назад неожиданно вернулся из Харроу, после чего крепко поссорился с отцом из-за какой-то рабыни – имени ее Джефферсон не помнил – и уехал в поместье своего деда, в Новый Орлеан. По-видимому, там он и жил, не считая коротких визитов в Гринвуд, к отцу.