Потому что еще в самом начале, по прибытии в Пекин, ему всё подробно объяснили. Что Восьмизнаменное монгольское войско полностью разгромило банду лоча, вторгшуюся в пределы Великой Цин. Что все городки северных варваров сожжены, вплоть до Нибучу (то есть, Нерчинска); что все народы реки Сахалянь (то есть, Черной Реки) приведены к покорности; что…

— А пойдем-ка через Цзиншань!

Глава 5

Дурной вздрогнул. Отмахнулся от тяжких мыслей. А в выстиранных глазах его мелькнул огонек радости. Цзиншань — это хорошо.

— Конечно, пойдем, Мо!

И они свернули на север, двигаясь по дорожке вдоль полноводного рва, что опоясывал Запретный город. Собственно, этот ров и породил Цзиншань — чудесный парк, расположенный на пяти холмах. Пяти искусственных холмах, которые трудолюбивые китайцы насыпали из земли, что образовалась во время рытья рвов. Это сделали еще при династии Мин. На холмах высадили деревья, проложили дорожки, построили роскошные беседки на вершинах — нереальные покой и красота! Здесь поневоле затихала боль и рубцевались душевные раны.

Что-то китайцы в этом понимали. Уже сейчас. А точнее, уже многие века.

Конечно, чтобы попасть в парк на холме, им с Ин Мо было бы удобнее идти через пафосные северные ворота Божественной Мощи, но… кто бы их там пропустил! Это ведь идти через Внутренний двор Запретного города, где всякие личные покои бесконечных членов семьи, наложниц, приближенных евнухов… а еще непроницаемые ширмы, укрывающие сами знаете что. Нечего там делать низкоранговому стражнику-китайцу. А уж северному варвару — и подавно.

Да и пожалуйста! Страж с пленником, скупо переговариваясь, обошли Запретный город и ступили на тропинки парка. Здесь, конечно, тоже можно ходить не везде, это вам не парк культуры и отдыха. Наверх, на холмики и пытаться не стоит: там даже при пустых беседках стоит стража, которая их прогонит. И с тропки тоже лучше сойти, когда какая-нибудь процессия движется навстречу. Но все-таки Цзиншань достаточно большой, чтобы удовольствия в нем хватило на всех… Почти на всех.

Странная парочка двигалась, вроде бы, бессистемно. Просто любуясь невозможной гармонией земли, камня и живых растений. Однако, Ялишанда Шаци ни капли не удивился, когда они (не в первый раз) оказались у старого, кривого и совершенного голого по случаю марта дерева. Оно стояло в сторонке от основных дорожек между всхолмьями, на небольшом скалистом возвышении.

Ин Мо остановился. Окинул кривулину долгим тяжелым взглядом. И низко поклонился.

Дурной, потупясь, стоял чуть позади. Когда такое случилось впервые, он, конечно, ничего не понял. Но после навел справочки в городе миллиона болтливых языков. Оказалось, на этом дереве повесился Чжу Юцзянь. Последний император династии Мин. Точнее, последний по-настоящему правящий император. Ибо потом появилось еще немало других… Даже и сейчас, шепчутся, что имеются в дальних закоулочках истинные императоры Китая — не чета северным захватчикам.

Когда император повесился здесь, огромный Пекин был окружен еще более огромным войском. Ин Мо тогда был совсем мальчишкой, едва взявшим в руки воинское копье. И как любой юный максималист — обожал своего императора. А после — стал ненавидеть тех, кто оказался повинен в его смерти. Конкретно: мятежника Ли Цзычэна и его крестьянское войско. Маньчжурам очень повезло, что не они оказались повинны в гибели последнего минского правителя. Только ради мести Ин Мо (как и многие другие) стал надежным воином и стражем для Великой Цин.

— Шаци, — слегка севшим голосом обратился страж к пленнику. — Ты иди-ка сам дальше. Доложишься Хун Бяо. Я тут побуду.

Ялишанда потупил взор, кивнул, тихо-тихо вернулся на тропинку, оставив Ин Мо наедине с его грустными мыслями. И пошел домой, снова повернув на восток.

Да, он давно уже не сидел в темнице, увешанный оковами. Было и такое время: когда злобного лоча держали в специальных местах с кучей замков и бдительными охранниками. Это не было тюрьмой, все-таки Цины хотели переманить к себе варвара и предоставили ему сносные условия для жизни. Но Шаци упорствовал, властям всё меньше хотелось возиться с этим дураком, не видящим своего счастья. Со временем стало ясно, что пленник сломился, что ни целей, ни планов у него нет — и «строгий режим» отменили. Последние шесть лет Дурной жил почти, как свободный человек… Почти. И не где-нибудь, а в Императорском городе.

Конечно, это слишком звучит громко — Императорский город. В огромном пространстве (в несколько раз больше Запретного города) окружающем главную цитадель Великой Цин, конечно, имелись роскошные дворцы, прекрасные парки (как тот же Цзиншань), а также огромные озера, вырытые еще при монголах. Но прежде всего, эта территория служила для обслуживания дворцового комплекса. В южной части Императорского города стояли бесконечные чиновничьи «офисы», на западе — резиденции маньчжурской элиты и военные казармы.

Но кроме носителей власти здесь жили и работали сотни и тысячи работяг, что обслуживали Запретный город. Здесь чадили огромные печи, от которых тепло шло по трубам к изысканным дворцам. В самом Запретном городе нельзя было увидеть ни одной печной трубы, но всегда было тепло — что обеспечивали десятки истопников, грузчиков, заготовителей топлива и так далее. Запретный город потреблял, как не в себя, здесь прожигала жизнь элита империи. И всем самым основным обеспечивал ее Императорский город. Здесь располагались целые кварталы мастеровых: тесные муравейники из махоньких домиков, узеньких улочек.

Вот в таком «муравейнике» и жил Ялишанда Шаци. «На районе» его уже неплохо знали, даже уважали (как-никак лоча был платежеспособен, научился одеваться и вести себя, как подобает жителю Поднебесной, только что говорить по-людски у него получалось плохо). Единственным надзирателем у него был его же сосед, с которым Дурной делил крохотный внутренний дворик без единого деревца. Вот и все «кандалы». А так — ходи, куда хочешь… Всё равно за пределы Императорского города не выйти: такую рожу на воротах без внимания не оставят, а разрешения у него нет.

«Да и куда мне идти?» — тоскливо спросил сам себя пленник.

Ноги привычно волокли его вперед по уже знакомому району. Лоча обогнул небольшую казарму для временного размещения восьмизнаменников. Обогнул по большой дуге, потому что эти ребята по настроению могли учудить всякое. Миновал местный глинобитный колодец, где всегда царил «птичий базар». Глубоко вдохнул манящие ароматы небольшой пекарни — чисто для местных — где на стенке уже вторую неделю красовался корявый рисунок с неразборчивой подписью. С иероглифами у Дурнова было совсем плохо, он разобрал только «помирать» и «рыба». Второе — это возможно часть имени или прозвище того, кому аноним желал «помереть».

Близость