НОВОСТЬ… ВСЕМ НОВОСТЯМ НОВОСТЬ… БЫЛО ДВА РАЗНЫХ ДЕЛА, АБСОЛЮТНО РАЗНЫХ, А СЕЙЧАС…

ЧТО ЖЕ СЕЙЧАС?

И опять пришлось долго ждать. Но теперь пауза была просто необходима. Пусть и затянувшаяся пауза.

– Итак, – изрек наконец полковник Гущин, – что же мы теперь имеем в остатке…

И он в свою очередь выдал свою новость: о показаниях Григория Дьякова, данных им после задержания там, в доме, где они все ощущали себя как в логове хищника.

– Не может быть. Федор Матвеевич, что же…

– Может. Как ты говоришь? Было два разных дела… даже три, а теперь…

– А в убийстве Мазина Григорий Дьяков тоже признался?

– Об этом я его допросить не успел.

– Почему? Как же так? Ведь этот труп найден тоже в Куприянове, а они там были…

– Не успел допросить. Не знаю, что там с ним случилось, с этим парнем… Как будто с катушек сорвался. То ли истерика, то ли косить начал… Нет, не похоже, что притворялся, нет. Знаешь, когда на твоих глазах с катушек начинают сходить, то и сам ты невольно… – Гущин замолк. – Кофейку, что ли, горячего, а? Если честно, я бы коньяка хватил граммов двести для баланса, м-да… Ладно, в общем, муть там какая-то была с этим Дьяковым, и насчет Мазина я его так и не сумел допросить, не успел. Ничего, это от нас не уйдет, очухается, проспится, завтра по новой допрос начнем. А пока…

– Значит, Марину Заборову они вместе с матерью и братом убили.

– Лариса Дьякова умерла вчера ночью. Вроде инфаркт… Хотя я сначала заподозрил, что пришили ее. Но эксперт категоричен – инфаркт, и потом… В общем, не знаю, в доме у них дух какой-то тяжелый… Не знаю, признаться, теряюсь даже… Но улики мы собрали полностью, следы крови в подвале, хоть и убраться там Дьяковы успели тщательно. ДНК-экспертизу проведем, она не соврет.

– А брат Дьякова, Петр, он что же, получается, сбежал?

– Выходит, что так. И пока неизвестно, где он. Собаку сдохшую зарыл и в бега…

– Собаку… – Катя смотрела на Гущина. Что там было в доме Дьяковых? Отчего у полковника ТАКОЙ вид?

– И здесь фамилия Цветухина всплыла. Банк они все вместе брали, а потом он, по словам Григория, их всех кинул. Искали столько лет, но так и не нашли. Заборова там, в подвале, сколько они ее ни пытали, так ничего им и не сказала. Вроде тоже не знала, где Евгений Цветухин сейчас. Адресок всплыл, надо же… Никитники, 12. – Гущин закурил, глубоко затянулся. – А ты, Екатерина, молодец. Хоть и не в свое дело мешаешься, как обычно, но… молодец. Хвалю. Петросяна бы этого твоего допросить тут у нас.

– Он не пойдет. Точнее, прийти придет, если вызвать повесткой, но от всего откажется.

– Обыск надо делать повторный по вновь открывшимся обстоятельствам ТАМ. – Гущин снова глубоко затянулся.

– Федор Матвеевич, Пепеляев единственный, кто за эти одиннадцать лет жил в доме, где склад, а раньше был магазин. Остальные, кто пытался арендовать, по неизвестным причинам почти сразу же отказывались от аренды.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Я? Не знаю, но профессор Геворкян, он…

– Вновь открывшиеся обстоятельства – это не Пепеляев, – отрезал Гущин. – Это Цветухин, о котором мы с тобой столько всего узнали за эти сутки. Он деньги туда мог привезти после ограбления банка, спрятать их там, раз у него там магазин был свой. При таком раскладе, если учесть, что Дьяков показывает и этот твой Платон Петросян, получается, что специально Цветухин в банк в охрану устроился, план у него был такой долгоиграющий. Готовился он к ограблению тщательно – Ларису Дьякову в подельницы взял, учитывая ее старые уголовные связи, сынков привлек в роли шестерок. А если кинуть их хотел, все себе забрать, то и к этому готовился заранее. Хазу себе там, в этом магазине, соорудил. А потом ударился в бега с деньгами, а магазин свой поджег, чтобы следы замести, чтобы подельники никаких уже концов не имели.

– Но там кто-то второй был. Петросян еще о ком-то упоминал, о каком-то приятеле Цветухина.

Гущин помолчал.

– Не все сразу, – он смял сигарету в пепельнице, – убийство Мазина висит, об этом с Дьяковым толковать будем, как только мозги ему вправят. Их рук это дело – я на девяносто процентов в этом уверен. И вообще… Зачем покойная Лариса Дьякова к дочерям Саломеи ездила? Григорий бормочет, что вроде как «гадать», может, отыщут пропавшего Цветухина. Но это же бред. Или ложь. И сами они, оба Дьяковы, там, на Малой Бронной, возле дома сестер ошивались. Записи-то с камер не врут, мы же по этим пленкам на них вышли. Ничего, нос не вешай, будем дальше разматывать клубочек. Но сначала – повторный обыск ТАМ, – Гущин взялся за телефон, – Елистратову из МУРа я прямо сейчас звоню, нам без его помощи не обойтись. Дом-то опечатан.

– Профессор Геворкян тоже должен присутствовать там, в Никитниках, – сказала Катя. – Вы обязаны его поставить в известность.

– Сама ему звони, если хочешь, – буркнул Гущин.

– Нет, вы, Федор Матвеевич, – Катя здесь уступать не собиралась. – Вы сами знаете, это такое дело… не совсем обычное дело, так что Геворкян должен присутствовать. Тем более что он очень, понимаете, ОЧЕНЬ хотел побывать в доме, где последнее время жил Пепеляев.

Гущин только засопел и махнул рукой: ладно, будь по-твоему.

Перед тем как набрать номер полковника Елистратова, он вызвал к себе дежурного по розыску:

– Все данные на Петра Дьякова для объявления его в федеральный розыск.

Это было сказано уже вполне будничным деловым тоном, и Катя сразу как-то успокоилась.

Острые грани… пока удавалось лавировать между ними…

Пока удавалось…

В эту ночь свет во всех кабинетах розыска горел до утра. Не спали и на Петровке, 38, – полковник Елистратов объявил для своего отдела план «Сирена».

В особняке на Малой Бронной тоже в эту ночь не спали. Объявленный в федеральный розыск Петр Дьяков сидел в зале, пил коньяк. Графин из хрусталя баккара – память о великой Саломее – был почти пуст. Янтарная жидкость на самом дне.

Хрустальное дно…

Нет, нельзя сказать, что он пережил эмоциональный шок, когда младшая из сестер-Парок Ника сказала… произнесла те слова. Или кто-то их произнес… Правда, он видел, как шевелятся ее губы, но…

Нет, нет, нет, для шока он был слишком толстокож. Он ведь не испытал шока даже там, в подвале, когда родной его брат, которого он с детства помнил маленьким плаксой и ябедой, а иногда веселым и радостным, быстрым как молния, подвижным как ртуть, в присутствии матери, которую они любили, да, очень любили и почитали и слушались всю свою сознательную жизнь, всадил… вот именно всадил нож по самую рукоятку в живот той, что висела, вздернутая на крюк, и кричала, истекая…

Истекая, кричала…

Хотелось просто заткнуть уши и выскочить из подвала, но это был не шок… нет, это было просто противно… противно и хлопотно… Но совсем не жаль…