– Верка! У нас гости? – удивился он, снимая малахай, при этом настороженно глянул в окно.

Пахло от него конюшней, сеном и еще чем-то неуловимым, очень знакомым. Костя так и не вспомнил этот запах, но ассоциировался он почему-то с Москвой, родиной, Россией.

Вот черт! – подумал Костя. Так можно сойти с ума – помнить то, чего никогда не знал.

– Да, тятя. – Верка с виноватым видом появилась из-за занавески, прикрыв голову ситцевым платком. – Издали приехали к Илье Дмитриевичу. А его нет. Вот беда-то!

– А откуда? – спросил ее отец, проходя в горницу и настороженно рассматривая Костю, Базлова и Гнездилова.

– Из Смоленска, – ляпнул Серега Гнездилов из своего угла. – Пришли, а у вас здесь такое…

Отец Верки как-то неопределенно кивнул: вроде бы соглашаясь и одновременно имея на этот счет свое мнение.

Костя осознал, что они вляпались, и стал лихорадочно соображать, что было в семнадцатом веке между Смоленском и Москвой. Но так ничего не смог вспомнить, да и Веркин отец, моя руки, отреагировал совсем по-другому:

– Поляки что ли?

Костя ничего не понял. Не понял причину волнения Веркиного отца.

– Какие же мы поляки?.. – отозвался Базлов с обидой.

– Да вижу, вижу… морды наши, христианские, не этих католических собак! Тьфу ты, господи!

Веркин отец нашел взглядом икону в углу и перекрестился мокрыми руками. Костя вспомнил, как пару раз ходил в церковь, и тоже перекрестился, стараясь сделать все правильно, хотя за ним никто не следил. К его огромному удивлению, Базлов последовал его примеру. А вот Гнездилов с ехидной улыбочкой на губах даже не подумал креститься и демонстративно отвернулся, но на него, к счастью, никто не обратил внимания: пацан есть пацан.

– Ну, тогда прошу пожаловать за стол! – скомандовал Веркин отец, вытирая руки. – Меня, кстати, Иваном Лопухиным кличут. Верка! Неси пироги! Не забудь лука зеленого и огурцов малосольных.

Верка словно только этого и ждала и стала выставлять на стол один пирог за другим. Она раскраснелась, волосы у нее рассыпались, словно пшеничный сноп, глаза потемнели и сделались синими-синими, как вечернее озеро. Не один Костя залюбовался ею. В горнице даже наступила минутная тишина. Кошка спрыгнула с печи и стала ласкаться к хозяину, задрав хвост трубой.

– Верка, подай что покрепче! – велел отец, но как-то странно, словно прислушиваясь к звукам снаружи.

Да он «богомолов» ждет! – догадался Костя и остановил хозяина дома:

– У нас все есть!

Он уже целую минуту тряс хабар-кормилец под столом и с холодеющей душой боялся посмотреть, что же вытряс: если пиво, то это конец, если вино, то их точно не поймут и признают поляками, если же ничего не вытряс, то это хуже всего. А когда взглянул под ноги, то лишний раз убедился, что хабар-кормилец все-таки настоящий хамелеон, потому что приспосабливается к ситуации и обстановке. Он выдал штоф чистейшей водки и длинный ломоть сала в белой тряпице. Сало оказалось таким свежим, что горница тут же наполнилась умопомрачительным запахом. А еще он по инерции облагодетельствовал огромным караваем белого хлеба и банкой заводской русской горчицы. Гнездилов цап-царап – схватил банку и спрятал за спину.

– Вот это дело! – воскликнул Иван Лопухин. – Давно я не сидел в хорошей компании. А когда вы приехали? Я что-то не заметил.

Костя запнулся, сделал вид, что жует краюху хлеба. Кто его знает, что сейчас происходит в мире? Как бы не опростоволоситься.

– Да утром еще, тятя, – спасла положение Верка. – Пришли через Варварку.

– Мы на Маросейке встали, – объяснил Костя, чтобы упредить расспросы.

Еще в школе он увлекался историей Москвы и знал, что обычно на Маросейке останавливались все приезжие купцы.

– Да, времена сейчас… – сказал Лопухин, намекая на что-то. – А что же ты их не накормила до сих пор?! – укорил он дочь.

– Да тебя ждали, тятя…

– Это хорошо, – согласился Лопухин, погладив бороду, и налил всем по полной чарке. – Молодцы, что дождались. За это надо выпить!

Костя думал, что после недавней пьянки водка в него не пойдет, но, как ни странно, она проскользнула внутрь, словно горло было смазано маслом: «Бульк!» И вот он уже закусывал толстенным куском сала. Майор с Гнездиловым не отставали и жевали вовсю, налегая на Веркин мясной пирог и булочки с требухой. Гнездилов незаметно отодрал с банки этикетку и выставил горчицу на стол.

– Хороша смоленская водка… – сказал Иван Лопухин. – А что у вас слышно о поляках?

Дались тебе эти поляки! – подумал Костя, боясь попасть впросак, и ответил:

– Да не шалят вроде… а там кто их знает?..

– Ну да, ну да… – согласился Лопухин. – А то у нас поговаривают, к лету война будет.

– У нас тоже поговаривают, – со знанием дела сказал Базлов.

Костя вздохнул с облегчением, потому что последние несколько минут Базлов сидел и злился. Это было так заметно, что Костя едва не пересел поближе к хозяину дома.

Выпили еще по две чарки водки. Закусили, и Костя сказал:

– Мы приехали посмотреть на ваших лошаков. Чудные говорят о них вещи.

Он намазал горчицей хлеб, сверху положил кусок сала.

– Ну вот… – недовольно буркнул Иван Лопухин и даже на мгновение перестал жевать.

Видно было, что он не любит эту тему и что она для него болезненная. Потом он тоже, глядя на Костю, намазал кусок хлеба горчицей, только перестарался с порцией. Костя подумал, ну все пропали, сейчас заявит, что мы поляки. Однако Лопухин стоически сжевал хлеб с горчицей и произнес, вытирая слезы:

– Крепка заморская зараза! Немцы еще такой не привозили. – Он крякнул от удовольствия, его отпустило, и он сказал: – Значит, и вам известно о лошаках. Ведь просил боярин не болтать, да разве воду в сите удержишь? – Он осуждающе посмотрел на дочь.

На всякий случай Верка спряталась за занавеску.

– Кто они такие? – спросил для приличия Костя.

– Понимаешь, в чем дело, – наклонился Лопухин вперед и перешел на шепот, – я вначале думал: черти, как в Библии написано. Но лошади их не боятся! А это, брат, о многом говорит. Лошади черта за версту чуют и к себе не подпустят. Стало быть, лошаки имеют подход к ним. А значит, они не черти. Мы здесь с мужиками беседовали. Сказывают, что они железные люди. А о железных людях в Писании ничего нет. Вот мы и ломаем голову.

– Ну да… ну да… – согласился Костя.

Серега Гнездилов, который, видно, умаялся от впечатлений и водки, задремал, припав щекой к стене. Ему больше не наливали.

– А что они возят? – спросил Базлов.

Косте показалось, что Лопухин готов был рассказать больше, да майор перебил его мысль.

– Так мы ж не знаем. Нам не говорят, – посетовал Лопухин. – Только дай подвод самых крепких и лошадей выносливых. Они даже наших мужиков не берут, а последние дни все вывозят и вывозят. К вечеру возвращаются – лошади с ног падают от усталости. – Лопухин оглянулся на окно в прихожей, которое выходило во двор.