Мы подлетали к Уренгою. Под нами лежали тундровые газопромыслы, заиндевелые нити газопроводов и Уренгойская головная компрессорная станция, рабочее сердце газопровода. Как по кровеносным сосудам вся кровь стекается к вашему сердцу и затем мощными толчками разбегается от него по всему организму, так и эта станция собирает газ со всего Ямала и гигантскими, сверхмощными турбинами компрессоров начнет посылать его через два дня по восьми нитям газопровода в Европу. В полярной ночи на белом блюде тундры эта станция выглядела неземным сооружением высшей цивилизации, обогнавшей наше человечество на несколько столетий…

Самолет накренился левым крылом и пошел на посадку к переметаемой поземкой посадочной полосе уренгойского аэродрома.

Меня буквально била нервная лихорадка. Что ждет меня в Уренгое? Сообщение об аресте Худи Вэнокана при попытке прорваться к Зигфриду Шерцу? Или – если Худе удалось обмануть гэбэшников – труп Зигфрида Шерца с отрезанными ушами и половым органом?

В уренгойском аэропорту такси не было, а вызывать из нашего угро дежурную машину – это потерять как минимум сорок минут. Пришлось сесть в автобус.

В Уренгое, несмотря на тридцатиградусный мороз и сильную поземку, улицы были полны людьми. Наверное, впервые за эти несколько дней люди безбоязненно высыпали из домов и выстроились в очереди в продовольственных и промтоварных магазинах. Накануне торжественного открытия газопровода здесь, как и в Салехарде, появились дефицитные продукты – даже настоящее, а не ацидофилиновое молоко. Люди спешили набрать продукты не только на праздник, но и впрок, к новогоднему столу… Даже в парикмахерской стояла очередь, и я подумала мельком, что, Боже мой, ведь через два дня действительно праздник, когда же я попаду в парикмахерскую?!

Но эти толпы горожан на улицах замедляли движение автобуса, а я буквально считала минуты – ну скорей же, скорей! На кой черт ждать эту тетку, которая бежит к автобусной остановке с тяжелыми авоськами в руках!

Наконец – площадь перед зданием горкома партии и правительственная трибуна, украшенная кумачом, еловыми ветками и портретами членов правительства – Андропова, Черненко, Устинова, Громыко. На трибуне возятся плотники, прибивают огромный транспарант с надписью: «ТЕБЕ, РОДИНА, СИБИРСКИЙ ГАЗ!» Здесь же суетливо бегает московский архитектор…

Я выскочила из автобуса и – бегом через площадь, к белому двухэтажному зданию местного КГБ. Перед дверью – отдышаться, привести себя в порядок, чтобы выглядеть спокойной. Толкаю дверь на тяжелой пружине, за ней, конечно, – бюро пропусков, вооруженный охранник.

– Вы к кому?

Сую охраннику свое удостоверение следователя милиции.

– Мне нужен майор Громов.

Охранник снимает трубку внутренней связи. В Уренгое управление КГБ не то что в Салехарде – и здание у них новенькое, и даже внутренние телефоны.

Через минуту меня пропустили, я взбежала на второй этаж, отметив про себя, как расфрантились к празднику гэбэшники – в коридоре красные ковровые дорожки, красивые плакаты «КГБ – ЩИТ И МЕЧ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ», и, конечно, портрет Андропова украшен красными лентами. Еще бы им не украшать Андропова – он им и зарплаты повысил, и вообще КГБ у нас теперь – чуть ли не верховная власть. А черную работу делаем, конечно, мы, милиция…

Вот и кабинет заместителя начальника управления майора Громова. За дверью стук пишущей машинки. Оправляю на себе полушубок, шапку, коротко стучу.

Майор Громов сидит за столом, печатает что-то на машинке, рядом с машинкой – портативный магнитофон.

Говорю по уставу:

– Товарищ майор, разрешите обратиться. Следователь Ковина из уголовного розыска…

– Ладно вам, Анечка, – улыбается он, – вольно. Садитесь. Чем могу служить?

– Олег Борисович, – говорю я, показывая, что и мы в милиции знаем их по имени-отчеству. – Я ищу Зигфрида Шерца, американца, которого десантники нашли в совхозе «Светлый путь». Дежурный по штабу в Салехарде сказал мне, что этот Шерц у вас…

Громов молчит, чуть усмехается, но даже эта его умненькая усмешка вызывает у меня облегчение – по крайней мере Зигфрид Шерц жив, иначе Громов не усмехался бы. Конечно, Громову интересно, на кой черт мне этот американец, но он хочет продемонстрировать свою проницательность и задает типично мужской вопрос:

– А что? Он красивый мужчина? – Громов закуривает, в голосе звучит даже ревнивая нотка.

«Ладно, – думаю я, – поиграем в эту игру, ты сам напросился».

– В общем, ничего… – говорю я уклончиво, хотя никогда не видела этого Зигфрида. – Он еще у вас?

– Значит, ты прилетела из Салехарда защищать этого Зигфрида?

«Защищать? Неужели Громов все знает?» Но я еще продолжала игру – сказала:

– Почему защищать? Разве он что-нибудь натворил?

Громов рассмеялся – смех был веселый, открытый.

– Ну, ты даешь! Разведка боем! Молодец! Ладно, успокойся. Кое-что он натворил, но не у нас, а в Удмуртии. Умыл там удмуртского начальника КГБ – покатался на его машине. Хочешь послушать?

Громов нажал на магнитофоне клавишу перемотки кассеты, открутил пленку чуть назад. При этом на его лице было… как бы это сказать – удовлетворение, что ли, тем, что какой-то американец «умыл» удмуртского начальника КГБ. Остановив пленку, Громов включил магнитофон на воспроизведение звука. Похоже, он наизусть знал эту пленку (не ее ли он перепечатывал на машинке), потому что сразу нашел нужное место.

«Если бы товарищ Ханов сказал мне, что он начальник КГБ!..

– послышался из магнитофона мужской голос, и я удивилась, до чего чисто этот американец говорит по-русски..

А то ведь сами посудите, товарищ майор! Эта Колесова, переводчица, говорит мне, что буран накрыл всю Сибирь на три дня, потом знакомит меня с этим типом, удмуртом, и они увозят меня в какую-то глушь, в тайгу и начинают спаивать. Мне это с самого начала показалось подозрительным. У нас на Западе такие истории чуть не каждый день: бандиты похищают миллионеров и требуют выкуп. Вы знаете пиво „Хайнекен“? Так вот, самого Хайнекена недавно похитили в Голландии. Ну и когда я услышал по радио, что никакого бурана в Сибири нет, я сразу решил, что они меня похитили – эта Колесова и этот удмурт. Я ведь тоже миллионер. Не такой богатый, как Хайнекен, конечно, но все-таки… Ну я встал ночью и тихо смылся. Угнал машину, но прошу учесть – я ведь не сбежал в Москву, в наше посольство, не звонил корреспондентам западных газет! Я летел сюда, в Уренгой, чтобы рассказать всю эту историю вам и товарищу Богомятову. А что касается материального ущерба – этих проколотых колес и телефонного провода, который я отрезал, то я заплачу. Сколько нужно заплатить? Триста рублей? Четыреста?»

Громов выключил магнитофон.

– Ты все поняла? – спросил он меня с улыбкой. Лицо мое, видимо, изображало полную тупость, он снисходительно пояснил: – Генерал Чебриков поручил удмуртскому полковнику Ханову задержать твоего Шерца и развлекать его, пока мы тут наведем порядок. А Ханов упился так, что… – Громов с усмешкой показал на магнитофон, – вылетит из органов. – Он поднял на меня глаза и враз посерьезнел: – Вот что, Аня. Ты прекрасно знаешь, что связи с иностранцами у нас не поощряются. Но я готов посмотреть сквозь пальцы на твой роман с этим Шерцем, если ты выполнишь мою просьбу. Выясни у него исподволь, что он видел, когда был у ненцев. Он мне тут заливал, что ничего не видел, никакого восстания, но… – Громов опять усмехнулся, – я же не Ханов.