с моей точки зрения, чувствовал и пел русские народные песни, как их не чувствовали многие артисты так называемого народного жанра. Поэтому мне бы не хотелось называть Кобзона эстрадным артистом. Он был намного выше, он был универсалом.

В жизни был очень компанейским, мы часто бывали за одним столом и вместе выпивали. Но выпивка доставляет удовольствие только тогда, когда есть собеседник. Не зря есть русская пословица: «Застолье красно не пирогами, а беседой».

Хочется отметить, что одним из штрихов, точнее, одним из показателей Кобзона как артиста является его запись в фильме «Семнадцать мгновений весны». Здесь Кобзону пришлось практически отказаться от самого себя, ведь он всегда был выразителем, если хотите, человеком, который, что называется, рыцарь без страха и упрека, служивший своей Отчизне. И тут вдруг в «Семнадцать мгновений весны» у него возникла такая мечтательность, такая философия, что появился какой-то обезличенный тембр голоса. А для артиста это очень трудно — отказаться от собственного тембра: это как верблюду пролезть через игольное ушко. Конечно, композитор Таривердиев имел отменный вкус, но Кобзон сделал невозможное для того, чтобы выполнить его задачу.

Юрий Николаев

теле— и радиоведущий, народный артист РФ

Наверное, мало кто из поклонников Иосифа Давыдовича видел его на отдыхе. Зрители привыкли к тому, что Кобзон на сцене всегда при полном параде, в безупречно отутюженном костюме. Кстати, даже если до выхода на сцену оставалось много времени, Кобзон никогда не присаживался в концертном костюме. Тщательно следил за своим внешним видом. Всегда очень серьезно относился к тому, как будет выглядеть перед публикой.

На отдыхе это был все тот же Иосиф Давыдович, с потрясающим чувством юмора, но уже без галстука, без отглаженного костюма.

Отдыхаем как-то в Средиземноморье. Спокойный завтрак — поздний, около полудня. Сидим на берегу моря — естественно, в пляжных рубашках, в соломенных шляпах, в сандалиях на босу носу. Любуемся потрясающими пейзажами, о чем-то неспешно беседуем… И вот за соседний столик садятся две женщины — закутанные, в прямом смысле, с головы до ног. Барышни из какой-то арабской страны — в одеяниях из золотой парчи, все части тела в драгоценных камнях, с полкилограмма штукатурки на лице у каждой. Все это выглядит довольно броско и контрастно в сравнении с нашим пляжным облачением. И вдруг чувствуем, что парфюм, который доносится до нас с расстояния трех метров — такой чисто восточный, сладковато-приторный, отталкивающе резкий — вовсе не прибавляет аппетита. Нам, сидящим на свежем воздухе, этот парфюм был ну совсем, как я называю, не в дугу.

Мы мило поздоровались с нашими арабскими соседками. Иосиф с улыбкой на лице, на «чистейшем» русском языке выдал целую тираду о том, что он думает об этом парфюме. Женщины оборачиваются: «Сеньор хотел нам что-то сказать?» Я им объясняю по-английски: «Просто моему другу мистеру Кобзону очень понравился ваш парфюм. Он никогда в жизни не испытывал такого наслаждения от парфюма. Это потрясающий запах». Они расплылись в улыбке. Защебетали: «У вашего друга очень хороший вкус».

Так, с горем пополам, мы завершили наш легкий завтрак, сполна «насладившись» восточными ароматами.

На следующий день мы сидим за тем же столиком, в то же время. Это наш традиционный завтрак у моря вдвоем — наши женщины другими делами заняты. И что вы думаете? Подходят те же самые дамы. Садятся за столик рядом с нами. В руках у них очень эффектный пакет. В нем флакон необыкновенной красоты. Очень большой флакон. Очень изящно упакованный. Обращаясь ко мне, дамы с улыбкой говорят, что это подарок: «Это парфюм, который для нас изготовил приближенный шейха. Мы слышали комплименты от вашего друга и в знак благодарности хотим преподнести ему этот флакон».

— Что говорят барышни? — интересуется Иосиф.

— Ты не поверишь, это гонорар за вчерашний маленький комплимент.

— Разве я говорил комплименты?

— Еще какие!

Иосиф вежливо поблагодарил дам и объяснил им на чистейшем русском языке все, что он думает об этом подарке. С арабскими дивами мы распрощались очень тепло…

Через много лет в разговоре с женой Иосифа Нелли я затронул эту историю.

— Да, помню такой случай, — улыбнулась Нелли. — Этот флакон до сих пор у нас стоит.

— Надеюсь, он все еще не распакован?

— Его никто не раскрывал: Иосиф строжайше запретил. Сказал: пусть стоит в уголочке музея. Но не открывать! Если злейшие враги придут — только тогда откупорить.

…На отдыхе Иосиф обязательно покупал цветы для Неллечки — своей куколки. А называл он ее только куколкой. Причем считал, что так называть свою жену может только он сам. Если слышал такое обращение к ней от кого-то из друзей — все, дружбе конец.

И вот представьте Иосифа в шортах, в соломенной шляпе, в цветастой рубашке — в курортном городке на Багамах. Блошиный рынок на центральной площади: там Иосиф покупал цветы для Нелли и брал продукты. А он знал толк в продуктах. Но особой его любовью пользовался другой блошиный рынок, где можно было найти все. Даже «антиквариат» XVII–XVIII века, очень правдоподобно выполненный. И старинные причудливые сосуды, и какие-то древние крючки. Там был длиннющий прилавок, где лежали часы. Без коробок. Просто часы. Самых дорогих марок: Cartier, Patek Philippe, Breguet… По 5–10 евро за штуку. Но имитация ловкая, сразу и не отличишь от оригинала. Обычно перед отъездом Иосиф покупал 10–15 пар таких «сувениров», чтобы раздать друзьям и знакомым.

И вот мы в аэропорту, в зоне отлета. Проходим через таможенную зону. Кобзона останавливают: «Мистер, приготовьте к досмотру Ваш багаж». Иосиф открывает чемоданчик. А там — огромное количество «дорогущих» часов… У таможенника глаза вылезли даже не на лоб — куда-то на макушку. Он умчался за своим начальником. Тот заглянул в чемодан — от изумления разинул рот, глаза вытаращил. Говорит: «Да здесь изделий на сумму в несколько десятков тысяч евро! А может быть, даже сотен тысяч!» И вот уже у Иосифа глаза на лбу: «Какие сотни тысяч?!»