к стулу, где лежали его брюки. Мошенница эта Зоська! Но его так просто не обманешь!

Степан быстро начал одеваться, вспомнив о службе. Личные дела не давали права прогулов. Умываясь, он подумал, что, может быть, и правда, что она его любит, и ей будет больно услышать, что он собирался ей сказать. И, вновь почувствовав сожаление, злобно брызнул себе в лицо водой. А, чтоб ты пропала! Если и любит, то любит напрасно, давно пора бы разлюбить. Не любовный же он собез, в самом деле!

Взяв подмышку портфель, он быстро вышел на улицу, находу застёгивая пальто, и вскочил в трамвай. Торопливо выпив в кафэ чашку чая с пирожным, он пришёл в редакцию, опоздав на полчаса. Это опоздание было ему неприятно.

«Надо взять себя в руки», подумал он.

Как на зло было много работы. За какой-нибудь час он раз десять подходил к телефону и ответил на кучу писем. Потом съездил в типографию, опять вернулся в редакцию, составил ведомость на гонорар за последний номер журнала и освободился к четырём. Служащие расходились, кивая ему или пожимая руку, и ему хотелось крикнуть им как приятную шутку: «Знаете, я чуть-чуть не женился! Забавно, не правда ли?»

Потом пообедал, почитал в столовке газету и отправился на заседание месткома. На повестке дня стоял вопрос о курортной кампании — вопрос важный и ответственный. Начиналась весна, пора было подумать о летнем отдыхе писателей, о ремонте их творческих сил. К восьми собрание кончилось, но кто-то предложил пойти в кино, и только в половине одиннадцатого Степан Радченко вернулся домой. Дома волнение, приглушённее посторонними заботами, проснулось вновь. Надо же, чорт возьми, кончить это дело… с этой… женитьбой!.. И ещё эта вечеринка! Злоба душила его, когда он вспомнил, что на вечеринке должны были отпраздновать его помолвку. Немного подумав, решил всё-таки итти. Пусть не думает эта обманщица, что он трус! Он бросит ей правду прямо в глаза, будьте уверены!

Адрес в блокноте. Прекрасно! Не пропадать же трём рублям! К тому же завтра праздник и можно развлечься. А главное — хотелось потанцовать, практично использовать добытое уменье.

Степан заботливо причесался, аккуратно вымылся, чтобы притти на вечеринку как можно позже. Пусть она немного помучится! Около двенадцати часов он позвонил на третьем этаже большого дома на улице Пятакова.

Открыла ему девушка, которую он видел впервые, но Зоська сразу вышла в переднюю. Увидев её маленькую фигуру, худое лицо и кончик носа, Степан решил, что не только разговоры о браке, но и все отношения с этой канарейкой должны быть прерваны. Что могло понравиться ему в ней? Он покраснел от стыда за свой вкус.

Тем временем Зоська познакомила его с девушкой, открывшей дверь.

Эго была хозяйка дома, и юноша любезно поцеловал её руку.

— Раздевайтесь, — сказала она приветливо. — Мы уже давно танцуем.

Степан поклонился. Сквозь незакрытые двери гостиной доносился громкий мотив танца, шелест ног по полу и негромкие разговоры.

— Почему так поздно? — взволнованно спросила Зоська, когда хозяйка вышла. — Я взволновалась. Тебе нездоровится?

— Нет, я здоров, — сказал он.

Зоська успокоилась и радостно твердила:

— Как хорошо, что ты пришёл! Все теперь в сборе. Ах, как весело! Родителей, конечно, отправили из дому, потому — родители самый скучный народ. Никто так не надоедает, как родители.

Потом взяла его под руку, чтобы вести в гостиную. Но он выдернул свою руку и холодно сказал:

— Подожди, я должен с тобой поговорить.

Зоська остановилась, удивлённая суровостью его тона.

— Я чувствую, что что-то случилось! — воскликнула она.

— Зоська, — продолжал он, — вчера я наговорил глупостей. Признаю свою ошибку. Но забудь о них навсегда.

Она немного помолчала. Потом тихо ответила, смотря ему в глаза:

— Ты ведь сам начал. Что же, пусть будет так, как было раньше.

Покорный тон и укоризненный взгляд рассердил его. Он нервно передёрнул плечами:

— Да, но не так, как раньше, а никак! Понимаешь?

Зоська прошептала, качая головой:

— Значит ты меня не любишь?

— Брось ты эту любовь! — раздражённо крикнул он. — Опротивела ты мне! Отвяжись от меня, вот что!

И, повернувшись, вошёл в гостиную.

На пороге остановился, оглядывая комнату.

Повидимому, это была приёмная врача, потому что по столикам валялись иллюстрированные журналы и, несмотря на табачный дым, пахло медикаментами.

Стулья и кресла были сдвинуты к стенам, чтобы освободить посредине место для танцев. В другой комнате горела матовая красная лампа, а слева, сквозь закрытые двери, был слышен звон посуды. Гостей было человек двадцать, и он сразу заметил, что женщин больше. Танцовали только четыре пары. Некоторые сидели у стен, где стояла мебель. За пианино сидел еврей-тапёр, поднявший на Степана безразличные глаза профессионала, у которого заняты только руки.

Окинув внимательным взглядом обстановку и присутствующих, юноша, свободно и легко усмехаясь, подошёл к хозяйке и, вновь вежливо поклонившись, просил познакомить его с гостями.

— А где Зоська? — спросила она.

— Куда-то исчезла.

Музыка затихла, пары разошлись. Он медленно обошёл с хозяйкой комнату, останавливаясь возле занятых стульев и уверенно произносил своё имя, небрежно глядя на мужчин, а на женщин остро и внимательно, как на подсудимых. Он скользил глазами по их волосам, щекам и шеям, безжалостно открывая в фигурах малейшие недостатки. Его пожатие было сильным и зовущим, и, глядя на женщин, он выставлял себя напоказ, с удовольствием чувствуя себя самым интересным из всех кавалеров. Но перезнакомившись остался недоволен — ни одна ему не понравилась.

— Мы не были ещё в «красной гостиной», — сказала хозяйка.

— Извините, — ответил он.

Там, в красном полумраке, за столиком, сидели в мягких креслах двое мужчин и женщина. Здесь было много зелени — высокий фикус, олеандр, лапчатые кактусы, острые трилистники, и в тусклом свете лампочки, обёрнутой красной бумагой, комната казалась таинственным садом. На полу был пушистый ковёр — зелёный мох этой волшебной опушки. Тут было то затишье, та истома, которая заставляет говорить шопотом и тихо, украдкой смеяться.

У женщины было спокойное, почти недвижимое овальное лицо в прямоугольной рамке гладко подстриженных волос с ровным локоном над глазами, оно напоминало что-то старинное, утончённое и застывшее, как лица далёких египтянок, шедших с опахалами за фараоном. Но глаза его жили, двигались и смеялись, большие загадочные глаза, блестевшие в полумраке, как у кошки. Одета она была в тёмное бархатное платье, которое проходило узкой полоской через одно, свеем оголённое плечо.

Хозяйка вышла.