Приехав в Индию, я какое-то время путешествовал по стране. Шел 1901 год, и в Калькутте проходила встреча участников Конгресса под председательством мистера (позже сэра) Диншоу Вача. Разумеется, я не мог остаться в стороне. Так состоялось мое знакомство с деятельностью Конгресса.

Из Бомбея я отправился одним поездом с сэром Ферозшахом Мехтой, поскольку мне хотелось побеседовать с ним о положении, сложившемся в Южной Африке. Я знал, что он ведет поистине королевский образ жизни. Он нанял целый салон-вагон, и мне было разрешено проехать в этом вагоне один перегон и поговорить с Мехтой. Я пришел к нему во время остановки на заранее оговоренной станции и сообщил о своем приходе. С ним вместе путешествовали мистер Вача и мистер (а ныне — сэр) Чиманлал Сеталвад. Они обсуждали политические вопросы. Как только сэр Ферозшах заметил меня, он сказал:

— Ганди, похоже, мы ничего не сможем сделать для вас. Разумеется, мы одобрим вашу резолюцию. Но какие права мы имеем даже в собственной стране? Мне кажется, что, пока мы не обладаем никакой властью в Индии, вам не удастся добиться успехов в колониях.

Я был ошеломлен. Мистер Сеталвад, казалось, придерживался того же мнения, а мистер Вача лишь бросил на меня сочувственный взгляд.

Я попытался уговаривать сэра Ферозшаха, но и речи не могло быть о том, чтобы переубедить некоронованного короля Бомбея. Пришлось удовлетвориться тем, что мне позволят представить свою резолюцию.

— Вам нужно будет, конечно же, показать мне резолюцию, — сказал мистер Вача, старавшийся ободрить меня. Я поблагодарил его и покинул салон-вагон уже на следующей станции.

Мы прибыли в Калькутту. Президента торжественно сопроводили в подготовленный для него дом. Я спросил одного из добровольцев, куда следует направиться мне. Он отвел меня в колледж Рипон, где разместили некоторых делегатов. Фортуна благоволила ко мне: в том же корпусе, где поселили меня, оказался Локаманья. Насколько помню, он приехал днем позже.

Конечно, Локаманью невозможно представить без дарбара. Будь я художником, я бы изобразил его сидящим на кровати, ведь я до сих пор отчетливо помню это. Из многочисленных посетителей, заходивших к нему, мне сегодня вспоминается только один, а именно ныне покойный бабу Мотилал Гхозе, редактор газеты «Амрита базар патрика». Их громкий смех и разговоры об ошибках правившей нами нации незабываемы.

Но мне бы хотелось побольше рассказать об условиях, в которых проходили заседания Конгресса. Добровольцы постоянно спорили друг с другом. Ты мог попросить одного сделать что-то, он тут же передавал просьбу другому, а тот, в свою очередь, — третьему. И так далее. Делегаты же, казалось, были вечно ни при чем.

Я подружился с несколькими добровольцами и немного рассказал им о Южной Африке. Им стало стыдно за свое бездействие. Мне хотелось объяснить им, что такое подлинное служение общине. Казалось, они меня поняли, но дело в том, что дух служения не появляется в человеке сам по себе. Чтобы воспитать его, требуются, во‑первых, желание, а во‑вторых, опыт. В этих простых и добросердечных молодых людях было много желания, но опыта им недоставало. Конгресс собирался раз в году на три дня, а затем словно бы впадал в спячку. Какой опыт можно было получить за три дня? Причем делегаты ничем не отличались от добровольцев. У них было не больше опыта, а сами они ничего не делали и лишь раздавали приказы: «Добровольцы, сделайте то. Добровольцы, сделайте это».

И даже здесь я оказался лицом к лицу с проблемой неприкасаемости. Кухня тамилов располагалась обособленно. Отверженный, увиденный во время трапезы, казался делегатам-тамилам живым осквернением, а потому для них устроили в колледже отдельную кухню, отгороженную стенами. Оттуда постоянно валил удушающий дым. Кроме кухни, там была и столовая, и прачечная — получился закрытый ящик без единой отдушины. Мне все это представлялось пародией на Варнашрама-дхарму. Если неприкасаемость проявляется даже в отношениях между делегатами Конгресса, сказал я себе, то легко представить, как глубоко она укоренилась в избирателях. Эта мысль заставила меня горько вздохнуть.

Условия были крайне антисанитарные. Повсюду были лужи. Туалетов устроили слишком мало, и воспоминание о стоявшей в них вони до сих пор вызывает у меня отвращение. Я указал на это добровольцам. Они решительно ответили мне:

— Это не наше дело. Пусть отхожими местами занимается уборщик.

Тогда я попросил веник. Моя просьба вызвала удивление. Я добыл веник сам и навел порядок в одной из уборных, но сделал это только для себя. Желающих попасть в туалеты было много, а самих туалетов слишком мало. Они нуждались в регулярной чистке, а на это у меня не хватало ни сил, ни времени. Посему я довольствовался быстрой чисткой места в туалете для себя одного. А остальные, казалось, не замечали ни грязи, ни отвратительного запаха.

Но и это еще не все. Некоторые из делегатов не стеснялись использовать веранды своих комнат для отправления нужды по ночам. Утром я указал на это добровольцам, но никто из них не желал убираться. Я так и не нашел никого, кто бы захотел заниматься этим почетным делом вместе со мной. С тех пор условия значительно улучшились, но даже сейчас беззаботные делегаты продолжают компрометировать Конгресс, оправляясь там, где им угодно, а добровольцы по-прежнему не готовы прибирать за ними.

Мне стало ясно, что, если бы заседания Конгресса были более продолжительными, антисанитарные условия, в которых они проходили, могли бы стать причиной эпидемий.

Оставалось еще два дня до открытия сессии Конгресса. Я решил предложить свои услуги, чтобы по возможности приобрести новый опыт. Итак, как только я покончил с ежедневными омовениями по прибытии в Калькутту, прямиком отправился в контору Конгресса.

Секретарями Конгресса были бабу Бхупендранат Басу и мистер Гхосал. Я обратился к Бхупенбабу и предложил свою помощь. Он посмотрел на меня и сказал:

— У меня нет для вас работы, но, быть может, Гхосалбабу подберет для вас что-нибудь. Пожалуйста, поговорите с ним.

И я пошел к другому секретарю. Тот тоже изучил меня внимательным взглядом и с улыбкой произнес:

— Могу предложить вам только работу с бумагами. Вы согласны?

— Разумеется, — ответил я. — Я пришел сюда, чтобы делать все, что в моих силах.

— Вот это правильный настрой, — сказал он, а потом обратился к добровольцам: — Слышали, что говорит этот молодой человек? — И вновь повернувшись ко мне, продолжил: — Что ж, вот тут у нас целая кипа писем, с которыми нужно разобраться. Садитесь на этот стул и начинайте. Как вы могли заметить, ко мне приходят сотни людей. И как я должен поступить: беседовать с ними или отвечать людям, завалившим меня корреспонденцией? У меня нет клерка, которому я смог бы доверить эту работу. В большинстве этих писем нет ничего примечательного, но, пожалуйста, хотя бы загляните в них. Напомните мне о тех, что заслуживают внимания, и особенно отметьте серьезные письма, требующие взвешенного ответа.