* * *

Убранство комнаты Фридриха в спальном корпусе для врачебного персонала отличалось спартанским минимализмом: там были только книжный шкаф, письменный стол, стул и аккуратно заправленная койка. Предложив Альфреду стул, Фридрих протянул ему свою «Этику», а сам устроился на койке, пролистывая старую папку с заметками. Через десять минут он сказал, что готов начать.

— Итак, несколько общих замечаний. Первое — и это важно, — не впадайте в уныние от его геометрического стиля. Мне не верится, что хоть один читатель когда-нибудь находил такой стиль близким себе по духу. Напоминает Эвклида — с точными определениями, аксиомами, теоремами, доказательствами и короллариями[95]. Это дьявольски трудно читать, и никто не понимает, почему он избрал именно такую манеру письма. Помню, вы говорили, что прекратили попытки прочесть ее, потому что она казалась вам непроницаемой, но я прошу вас на сей раз запастись терпением. Мой профессор сомневается, что Спиноза действительно мыслил таким образом, он скорее рассматривает эту книгу как превосходный педагогический инструмент. Возможно, это казалось Спинозе естественным способом представить свою фундаментальную идею о том, что не существует ничего случайного, что все в Природе упорядочено, доступно пониманию и обусловлено некими причинами, которые заставляют вещи и явления быть именно такими, какие они есть. А может быть, он стремился, чтобы разум правил всем изложением, хотелось нивелировать себя как автора. Стремился строить свои умозаключения на основе логики, а не прибегать к ресурсам риторики или авторитета, или предвзятому подходу, диктуемому еврейской традицией. Он хотел, чтобы эту работу судили так, как судят математический труд — оценивали логику использованного метода в чистом виде.

Фридрих снова взял книгу из рук Альфреда и пролистал несколько страниц.

— Она разделена на пять частей, — указал он. — «О Боге»; «О Природе и происхождении души»; «О происхождении и природе аффектов»; «О человеческом рабстве»; «О человеческой свободе». Лично меня более всего интересует четвертый раздел «О человеческом рабстве или о силах аффектов», поскольку он имеет наиболее непосредственное отношение к моей сфере. Помните, вначале я сказал, что не думал о нем с тех пор, как мы расстались? Но пока мы разговаривали, я осознал, что это не так. Довольно часто, читая или слушая лекцию по психиатрии либо беседуя с пациентами, я размышляю о недооцененном влиянии Спинозы на область психиатрии, которой я занимаюсь. Пятая часть, «О могуществе разума, или о человеческой свободе», также связана с моей работой — и должна оказаться интересной для вас. Именно эта часть, как я подозреваю, оказала столь благотворное влияние на Гете.

Фридрих бросил взгляд на часы и продолжил:

— В двух словах расскажу о первой и второй частях. По мне, это наиболее замысловатые и сложные для понимания разделы во всей работе, и моих способностей никогда не хватало на то, чтобы понять некоторые концепции, которые в них содержатся. Главный тезис гласит, что все сущее во вселенной представляет собою единую вечную субстанцию, Природу или Бога. И никогда не забывайте, что он использует эти два термина как взаимозаменяемые.

— Но упоминаниями о Боге здесь пестрит каждая страница! — воскликнул Альфред. — Я не считал его верующим!

— На этот счет споры не умолкают. Многие отзываются о нем как о пантеисте. Мой профессор предпочитал называть его лукавым атеистом, постоянно использующим слово «Бог», чтобы поощрить читателей XVII века не бросать начатое чтение. А также — чтобы его книги и его самого не сожгли на костре. Ибо он, бесспорно, трактует понятие «Бог» не в общепринятом смысле. Он восстает против наивных утверждений людей о том, что они созданы по образу Божию. Где-то — кажется, в частной переписке — он говорит, что если бы треугольники умели мыслить, они создали бы треугольного бога. Все антропоморфические версии Бога — всего лишь суеверный вымысел. Для Спинозы Природа и Бог — синонимы; можно сказать, что он придал Богу свойства и качества Природы.

— Я до сих пор не услышал ничего об этике…

— Вам придется подождать до четвертой и пятой частей. Сначала он утверждает, что мы живем в детерминированном мире, перегруженном препятствиями к нашему благополучию. Все происходяще — результат действия неизменяемых законов Природы, а мы — часть Природы, подчиняющаяся ее детерминистским законам. Более того, Природа бесконечно сложна. Как он выражается, у Природы имеется бесконечное число типов или атрибутов, а мы, люди, можем оценить только два из них — мысль и материальную сущность.

Альфред задал еще несколько вопросов по «Этике», но Фридрих заметил, что он, похоже, поддерживает разговор через силу. Тщательно выбрав момент, Фридрих решился сообщить о своем наблюдении.

— Альфред, для меня это чудесное ощущение: вспоминать и обсуждать с вами Спинозу, но я хочу быть уверен, что ничего не пропустил. Как психотерапевт, я научился обращать внимание на догадки и предчувствия, которые появляются у меня, — и вот у меня мелькнуло одно подозрение насчет вас.

Брови Альфреда взлетели вверх, и он замер в напряженном ожидании.

— У меня есть ощущение, что вы приехали не только, чтобы поговорить о Спинозе, но и по какой-то другой причине.

Скажи ему правду, твердил Альфред сам себе, скажи ему о своей скованности. О том, что ты не можешь спать. О том, что тебя никто не любит. О том, что ты всегда скорее аутсайдер, а не участник и часть ситуации. Но вместо этого он возразил:

— Нет, просто было здорово повидаться, услышать новости, узнать побольше о Спинозе ^г- в конце концов, нечасто же удается встретить наставника, который способен его растолковать! Кроме того, у меня появилась отличная история для газеты. Если вы сможете навести меня на какую-нибудь медицинскую литературу об этом аффективном расстройстве военнослужащих, я напишу статью в поезде, пока буду ехать в Мюнхен, и опубликую ее в следующем недельном номере. Я вам ее пришлю.

Фридрих подошел к письменному столу и принялся рыться в журналах.

— Вот хороший обзор в «Журнале нервных болезней». Возьмите этот выпуск с собой и вышлите мне почтой обратно, когда он вам не будет больше нужен. А вот и адрес Эйгена.

Когда Альфред медленно, как-то неохотно начал подниматься с места, Фридрих решил испытать одно, последнее, средство — еще один метод, который он узнал от собственного психоаналитика и часто использовал в работе со своими пациентами. Метод этот редко давал сбои.

— Задержитесь на минутку, Альфред. У меня есть еще один вопрос. Я хочу попросить вас кое-что вообразить. Закройте глаза и представьте, что сейчас от меня уходите. Представьте, как идете прочь после нашей долгой беседы, а потом представьте, как сидите в поезде на долгом пути в Мюнхен. Дайте мне знать, когда мысленно окажетесь в поезде.

Альфред закрыл глаза и вскоре кивнул, обозначая готовность.

— А теперь вот что мне хотелось бы, чтобы вы сделали. Вновь обдумайте нашу сегодняшнюю беседу и задайте себе следующие вопросы: Сожалею ли я о чем-нибудь в связи с моим разговором с Фридрихом? Были ли какие-то важные вопросы, которых я не коснулся?