— Ваше высочество, я к вашим услугам.

Не ответив даже кивком, принцесса смотрела на Леона так, словно он только что произвел неприличный звук, а когда наконец заговорила, тон ее был холоден как лед.

— Вы очень молоды.

— Ваше высочество, столь прискорбное обстоятельство вынуждает меня просить у вас прощения. Надеюсь, со временем я смогу исправить положение.

Принцесса не улыбнулась.

— Я сказала, что вы молоды, но не сказала, что слишком.

Она протянула руку.

Ладонь оказалась такой же жесткой и холодной, как и выражение лица. Леон поцеловал воздух в дюйме от обтянутых тонкой кожей белых костяшек. Настоящий возраст выдавала паутинка тонких морщинок на запястье.

— Для переезда в Найроби губернатор Британской Восточной Африки предоставил в ваше распоряжение свой личный вагон, — сообщил Леон.

— Ja! Ничего другого я и не ожидала.

— Его превосходительство просит вас почтить своим присутствием в качестве почетной гостьи банкет в здании правительства. Банкет будет устроен в любое удобное для вас время.

— Я приехала в Африку не для того, чтобы сидеть за столом в обществе мелких чиновников. Я приехала убивать зверей. Много зверей.

Леон снова поклонился.

— Все готово, мэм. У вашего высочества есть какие-либо предпочтения в отношении животных, на которых вы хотели бы охотиться?

— Львы. Львы и кабаны.

— А слоны и буйволы?

— Нет. Только львы и свиньи с длинными клыками.

Прежде чем отправиться на охоту, принцесса проверила всех лошадей, которых собрал для нее Леон. Ее стиль верховой езды можно было бы назвать мужским. Понаблюдав затем, как Изабелла, сохраняя презрительное выражение, дважды обошла первую представленную кобылу, как легко поднялась в седло и заставила животное слушаться, Леон пришел к заключению, что имеет дело с опытной наездницей. Откровенно говоря, ему еще не приходилось видеть женщину, которая могла бы сравниться с принцессой в этом отношении.

Выехав из Тандала-Кэмп и оказавшись среди бесчисленных стад, принцесса быстро позабыла о своем изначальном намерении охотиться только на львов и кабанов. С собой у нее прекрасное ружье, «манлихер 9,3x74», изготовленное Йозефом Юстом и инкрустированное золотом Вильгельмом Рёдером: на лесных лужайках отчаянно резвились фавны и обнаженные нимфы. Когда она свалила трех газелей Гранта — с расстояния в триста ярдов, тремя выстрелами и при этом оставаясь в седле, — Леон подумал, что более опасного стрелка ему еще не попадалось — ни среди женщин, ни среди мужчин.

— Да, я хочу убить много зверей, — заявила принцесса, перезаряжая «манлихер», и впервые за все время тепло улыбнулась.

Сопровождая гостью на гору Лонсоньо, к Лусиме, Леон никак не ожидал того, что случилось. Реакция женщин друг на друга оказалась непредсказуемой: образно говоря, они, точно две кошки, выгнули спины и зашипели.

— Послушай меня, М'бого. Эта женщина обуреваема страстями, глубокими и темными. Мужчинам не дано познать ее. Она опасна, как мамба, и она не та, которую я тебе обещала. Будь настороже.

— Ну, что сказала эта ведьма? — спросила принцесса.

Казалось, даже воздух зарядился враждебностью и вот-вот затрещит сухими электрическими разрядами.

— Что вы очень могущественны, принцесса.

— Так скажи ей, чтобы не забывала об этом.

Когда дело дошло до церемонии благословения оружия, Лусима появилась из хижины в своем традиционном церемониальном облачении. В десяти шагах от лежащего на львиной шкуре «манлихера» она остановилась. Лицо ее вдруг побледнело и посерело, став одного цвета с высохшей глиной.

— В чем дело, Мама? — вполголоса спросил Леон. — Тебя что-то беспокоит?

— Эта бундуки — порождение зла. Беловолосая женщина обладает такой же колдовской силой, как и я. Она наложила на свое бундуки заклинание, которое пугает меня. — Лусима повернулась к своей хижине. — Я не выйду до тех пор, пока эта ведьма не покинет гору Лонсоньо.

— Лусима заболела и плохо себя чувствует, — перевел Леон. — Ей нужно лечь.

— Ja! Я хорошо знаю, что ее беспокоит.

Принцесса холодно, не разжимая губ, улыбнулась.

* * *

Прошло двадцать дней.

Из лагеря выехали на рассвете. На счету принцессы уже было более пятидесяти бородавочников, в том числе три кабана с невероятно длинными клыками, но закрывать его она не собиралась. Однако на этот раз их поджидал сюрприз: неподалеку от лагеря, посреди поросшей травой низины, стоял огромный черногривый лев. А ведь Маниоро и Лойкот клялись, что львы здесь вывелись полностью! Ни секунды не колеблясь, принцесса подняла «манлихер» и с точностью, которой позавидовал бы любой хирург, послала пулю в голову зверю, сразив его наповал.

Однако масаи, обычно восторженно встречавшие каждую демонстрацию охотничьего мастерства, на этот раз вели себя странно сдержанно, так что восполнять отсутствие энтузиазма пришлось Леону. Впрочем, его поздравления с удачным выстрелом принцесса пропустила мимо ушей. Подъехав к масаи, снимавшим со зверя шкуру, он услышал, как Лойкот, обращаясь к Маниоро, сказал:

— Львов здесь давно не видели. Откуда он взялся?

— Его призвала Нивеле Мвупе, — проворчал Маниоро.

Нивеле Мвупе означало на суахили «Белые Волосы». Такое имя дали принцессе масаи. Причем, говоря о ней, Маниоро не употребил ни одного из полагающихся почтительных титулов, «мемсагиб» или «бейби».

— Маниоро, что за глупости ты говоришь? — бросил он раздраженно, ощущая в поведении масаи плохо скрываемую враждебность. Похоже, Лусима поговорила с сыном, настроив его на определенный лад. — Лев пришел на запах бородавочников.

Маниоро спорить не стал.

— Бвана знает лучше, — подчеркнуто вежливо ответил он, старательно пряча глаза и без своей обычной добродушной улыбки.

Закончив работу, масаи не стали исполнять для принцессы ритуальный танец, а сели в сторонке и развернули кисеты с табаком. На замечание Леона Маниоро ответил молчанием, а Лойкот негромко пробормотал:

— Мы слишком устали, чтобы петь и танцевать.

Взвалив скатанную шкуру на плечо, Маниоро, сильно прихрамывая, потащился к лагерю. Обычно хромота была едва заметна, теперь же масаи выражал через нее протест и неодобрение.

Вернувшись в лагерь, принцесса спешилась, прошла в палатку-столовую и опустилась на стул. Бросив на стол плеть, сняла шляпу, отбросила ее в сторону и тряхнула волосами.

— Кортни, прикажите вашему бездельнику-повару приготовить мне чашку кофе.

Леон передал распоряжение дальше, и через несколько минут запыхавшийся Ишмаэль предстал перед гостьей с серебряным подносом, на котором стоял фарфоровый кофейник. Поставив поднос на стол, он налил в чашку густой дымящийся напиток и, отступив на шаг, замер в ожидании дальнейших распоряжений.