В аэропорту ее никто не остановил. Юля как была, налегке, поднялась по трапу и опустилась в располагающее ко сну кресло. От волнения или по другой причине, о которой она даже и подумать-то боялась, ее затошнило. Мысль о беременности, все признаки которой носили уже хрестоматийный характер, она гнала от себя прочь, не желая верить, что бог мог послать ей ребенка в такое тяжелое для нее время. Кроме того, она просто психологически не была готова к материнству. Приникнув к иллюминатору, Юля старалась думать только об облаках…

А через час с небольшим огромная серебристая птица перенесла ее из мрачного ада, именуемого «харыбинская Москва», в С. Домой.

* * *

Адрес, который она назвала водителю такси, даже на слух воспринимался как нечто нереальное. Мало того, что она еще не в силах была унять дрожь во всем теле от невероятности совершенного (уж слишком мало времени Юля провела в воздухе, да и то спала, как будто ее организм, не спрашивая у нее согласия, сам вызвался оберегать ее расшатанные нервы), так еще и предстоящая встреча с Игорем Шубиным, другом, который спасет ее от надвигающейся катастрофы одиночества и бездеятельности. Хотя для Игоря определение «друг» явно недостаточно – они могли бы быть вместе, если бы не Крымов. («Крымов» – это уютное, теплое, бархатисто-обволакивающее словцо она и вовсе боялась произносить вслух в силу его способности доставлять даже в звуковом виде душераздирающую боль.)

Она поднялась и позвонила. Тишина предательски напомнила ей о существовании той жизни, которой жили ее друзья, которая протекала теперь уже без нее. Шубин мог быть где угодно, хоть на Северном полюсе, на то он и Шубин – сотрудник частного сыскного агентства, человек, который ищет денно и нощно и который знает в этом толк. Тем более что сейчас только три часа дня – время более чем подходящее для работы.

Оставив ему записку: «Я вернулась, позвони мне срочно. Земцова», Юля поехала к себе домой. Она бы не удивилась, обнаружив Харыбина на лестничной клетке родного подъезда. Она даже была готова к этому. Но за ней никто не следил, она спокойно поднялась к себе, открыла дверь и, лишь оказавшись по-настоящему дома, снова почувствовала, как защипало в носу. Она, и без того чувствительная, сейчас испытывала сильнейшее потрясение, оставшись один на один со своими воспоминаниями и проносящимися в ее сознании картинками из прошлой бурной жизни, полной чудесных встреч с Женей Крымовым, тяжелой и интересной работой и, конечно, чувством своей востребованности и удовлетворенности от того, что она делала. Она даже слышала голоса: нахальный говорок Щукиной, твердящей что-то о бутербродах и экспертизе (Надя в агентстве начинала с секретарши «поди-принеси» и совмещала это с работой, связанной с НИЛСЭ), густой и уверенный басок Шубина (Игорь был немногословен и всегда говорил по существу, а потому все слушали его тихо, боясь пропустить что-нибудь важное), и, конечно, насмешливый и до дрожи волнующий голос Крымова, в лексиконе которого на первом месте по употребляемости стояло слово «доллар». Он учил их всех брать с клиентов вперед, с большим запасом и не стесняясь говорить о гонорарах открытым текстом, называя конкретные, пусть даже и убийственные суммы. Человек, по мнению Крымова, сунувший нос в агентство, знает, куда пришел, а потому нечего с ним, с потенциальным клиентом, церемониться. На первый взгляд, Крымова интересовали только деньги, но в ходе работы именно с его подачи они распутывали самые сложные и интересные дела. И лишь рутинную, скучную работу, связанную с поиском исчезнувших неверных жен или мужей, брал на себя трудоголик Шубин…

«Шубин, Крымов, Щукина…» – Юля произнесла эти три слова вслух, и сердце у нее сжалось. В пустой гулкой квартире не хватало только эха. Запах пыли и давно не знавшего хозяйской ласки помещения не прибавил сил. Обойдя свое жилище, в котором она не была почти целый год, Юля машинально протерла тряпкой пыль, где только можно было, затем с грустью посмотрела на телефон с мертвым автоответчиком: она так и не вспомнила, чей голос был последним на ее кассете. Но, включив его, услышала лишь глухое шипение. Не сохранилось даже старых записей – она по рассеянности стерла все сообщения. Скорее даже не по рассеянности, а автоматически, освобождая ленту для новой порции новостей, приглашений, просьб. Как же давно все это было…

Она устало опустилась в кресло и посмотрела в окно. Там светило бледное холодное солнце, под которым медленно оттаивали промерзшие дома, деревья, люди. Но это были не те энергичные и жесткие москвичи, живущие в своих скорлупах или непробиваемых хитиновых панцирях самодостаточности и унылой апатии столичных аборигенов, утомленных провинциальной суетой бесконечного потока приезжих, а именно провинциалы – люди, гордящиеся своей несуетностью и ценящие тишину и медленный темп жизни, который подсознательно ассоциируется у них с возможностью хотя бы таким образом продлить эту самую жизнь. Юля была частью этого города, да только город об этом пока ничего не знал.

О существовании почтового ящика ей напомнила большая яркая глянцевая открытка. Это было мамино прошлогоднее поздравление с Новым годом, прослужившее несколько месяцев местом, куда, заполняя матовые белые пробелы между строками, наспех записывались самые разные телефонные номера.

Юля спустилась вниз, открыла ящик и достала оттуда несколько рекламных проспектов, призывающих заняться сексом по телефону с «Кристиной» (пышногрудая девица, изображенная на плохо отпечатанном бланке, казалась обожженной или, в лучшем случае, запоздало заболевшей ветрянкой – настолько много было красного цвета и какой-то нездоровой сыпи), похудеть за две недели (блеклый, с дешевой типографией листок, который в качестве не менее дешевого средства мог бы предложить разве что бесплатную тюремную камеру, где хочешь не хочешь, а все равно похудеешь: «Немедленный результат!») и непременно и как можно скорее поставить двери фирмы «Тайзер» с сейфовыми замками (телефоны работающих в фирме «медвежатников» прилагались в избытке). А еще – два совершенно одинаковых конверта, украшенных мультяшным рисунком: рыженькая белочка на еловой зеленой ветке слева от обратного адреса (который, надо сказать, отсутствовал). Адресованные Земцовой Юлии конверты были датированы пятнадцатым февраля и тем же числом марта этого года. Почерк один и тот же – аккуратные ровные буковки, словно выведенные ученической рукой. С разницей ровно в месяц кто-то пытался дать о себе знать.

Юля предпочла вскрыть письма дома.

«Юля, позвоните мне, пожалуйста, по телефону: 25-54-98. Рита Аперманис».

Аперманис – явно прибалтийка, но эта фамилия Юле больше ни о чем не говорила. Латышка или муж у нее латыш, а раз в письме нет ни строчки о причине, заставившей написать ей, значит, речь идет о чем-то серьезном. Хотя все может обстоять гораздо проще, и мало ли по какой причине незнакомые люди пишут письма. Возможно, Рита Аперманис – ее подруга детства или одноклассница, поменявшая фамилию. Однако в голову пока ничего не приходило, поэтому Юля набрала указанный в письме номер и внутренне напряглась, ожидая услышать если не крик о помощи, то что-то в этом роде. И она почти угадала, когда на другом конце провода раздалось нежное и высокое «алле», а вслед за ее: «Это Земцова», обрадованное и вместе с тем горькое: «Я знала, что вы откликнетесь», с чудесным акцентом, от которого повеяло холодным морским балтийским воздухом, ароматом сырных пирогов, которые готовят на побережье в Юрмале, и крепким запахом хвои и сырого белого песка. Они договорились о встрече, и уже спустя час породистая голубоглазая брюнетка (вместо ожидаемой хрестоматийной блондинки) сидела в кресле Юлиной квартиры и нервно курила одну сигарету за другой, сбивчиво объясняя причину своего визита.