— Вы говорите, он в Чечне служил? — уточнил второй летун.

— Мало того, — не моргнув глазом солгал Алексей Петрович, — в ВДВ! — И подумал: «Да простит меня погибший за это вранье».

На всякий случай он все же решил показать летунам фотографию Разумовского. Летуны, переглянувшись, начали внимательно, с неестествено повышенным вниманием всматриваться в нее, причем на этот раз к ним присоединился и третий, до сих пор не подававший признаков жизни.

— Кажется, он, — осторожно изрек наконец Иван.

— А черт его знает, — с сомнением сказал второй. — Тот вроде как помоложе был… А у вас что — какие-то сомнения?

Сомнение у меня было только одно: погибший был слишком опытным парашютистом, чтобы не справиться с каким-то учебным парашютом. Все-таки двести прыжков — это неплохая школа. Я сказал об этом своим собеседникам.

Они быстро переглянулись.

— Двести прыжков! — изумленно присвистнул тот, что помоложе. — Или вы что-то путаете, или погибший от нас что-то скрывал.

Алексей Петрович не стал спорить на тему, кто именно путает и скрывает. Что-то во всем этом было не то.

Что они скрывают? В чем тут дело? Бумага явно правдоподобная. Но почему они так отреагировали на фотографию? Почему такой тайной стал журнал и как это его может не быть на месте, если он, как и у моряков, должен все время находиться на командном пункте — ведь полеты-то продолжаются!.. Еще вопрос: с какой стати столь опытный спортсмен прыгает на примитивном учебном парашюте, да еще и ошибается, как перворазник, хотя из показаний свидетельниц можно было понять, что прыжкам с парашютом Разумовский предпочитал прыжки с парапланом.

Он вспомнил все эти мгновенные переглядывания собеседников, вспомнил, как неожиданно побледнел старший, когда он сказал им про двести прыжков, и вдруг понял: да они же просто запуганы! Как он сразу не понял, что за каждым их словом, за каждым движением стоит смертельный ужас. Да, вряд ли они помогут ему докопаться до правды…

Но понял Алексей Петрович и другое: он на верном пути, а потому просто обязан продолжать поиск, и продолжать его неформальным способом. Сейчас стало совершенно очевидно, что обращение в милицию даст ему еще меньше, чем визит в аэроклуб…

Выйдя за ворота аэродрома, он огляделся. Вот как раз то, что ему надо — питейное заведение. Ресторан, столики с подачей пива и прочими мужскими радостями. Наверняка здесь отмечают удачи и неудачи в воздухе, наверняка завсегдатаи этого заведения из местных могут многое порассказать.

Он прикинул еще раз — имидж человека, разыскивающего однополчанина, годился и здесь. «Проканает!» — неожиданно для самого себя сказал Кротов на воровском жаргоне.

4

Алексей Петрович пристроился к мужикам, сосавшим пиво прямо из горлышка. То ли дело, подумал он, раньше — сидишь где-нибудь с кружкой, потягиваешь… Или стоишь. Но с кружкой. А теперь все на ходу — даже девки и те сосут из бутылки… А больше всего ему не нравилось баночное. Баночное он вообще не признавал еще с тех, с заграничных времен — это не пиво, это моча. Так, для вони, как говорил один его контрактник…

Эти, к которым он пристроился, никуда не бежали, сидели под тентом на открытой веранде рядом с аэродромным полем. Один из них был похож на деревенского — здоровый, мордатый, не по-московски румяный. Одним словом, лимита. Строитель какой-нибудь. Второй был тоже, по всему, не коренной житель. Это был явный люмпен, если не бомж. Причем они с мордатым, похоже, давно знали друг друга, может, даже корешевали, потому как мордатый, судя по всему державший стол, пусть и покровительственно, но все же беседовал с ним о чем-то… семейном, что ли… Но явно не о футболе. Судя опять же по некоторым признакам поведения, Алексей Петрович сразу догадался, что мордатый, в отличие от люмпена, имеет работу. Люмпен же, наверно, таковой не имел, да, видать, не особо к ней и рвался, а слегка покровительственный тон приятеля терпел безо всякого ущерба для собственного самолюбия. Во всяком случае, не похоже было, чтобы он комплексовал по поводу своей социальной неполноценности, больше того, в отличие от мордатого к чужаку был доброжелателен. Когда Кротов спросил, можно ли пристроиться с ними рядом, широко махнул рукой.

— А чего там, вставай, места не купленные.

Второй такое скоропалительное решение не одобрил.

— Мы вообще-то друга ждем, — сообщил он.

На что второй тут же наложил свою резолюцию:

— А ничего страшного. В крайнем случае мы тебя, земеля, потесним. Или откупиться попросим. — Последнее было сказано вроде бы в шутку, но Алексей Петрович подумал, что, наверно, подтекст у люмпена был вполне серьезный: если бы ты, мол, мне поставил, то я бы, хоть и ненадолго, а избавлялся бы от своей зависимости от мордатого. Так что определенная корысть со стороны люмпена тут проглядывалась, и хоть была невелика, эфемерна, а все же могла сослужить Алексею Петровичу хорошую службу.

— Об чем речь! — сказал Кротов, подталкивая к нему одну из своих бутылок. — Если надо — мы завсегда. Мы порядки знаем. — Порядок у жлобов, вроде мордатого, был один: халяву жри хоть в три горла, за свое — удавись. Но немного покривить душой для пользы дела было не грех.

Мордатый не одобрил его щедрого жеста с бутылкой, но говорить ничего не стал, только давал всем своим видом понять, что не одобряет приятеля, тут же откупорившего бутылку, что Кротов для него как был человек чужой, так чужим и остался, а у них двоих — компания. Он даже полуотвернулся от Кротова, чтобы тот не понял по губам, о чем они говорят. Судя по всему, мордатый продолжил тот разговор, который начался у них до его прихода: «А Зинка говорит… А я ей говорю… На футбол, блин, уже не сходи!..»

Разговор у них увядал по мере того, как кончалось пиво. Алексей Петрович на всякий случай проверился, глянул по сторонам. Поблизости никого, кого следовало бы остерегаться. Не принимать же в расчет мужичка с детской коляской. Выгнала небось сноха: мало ли что пенсионер, не хрена зря штаны протирать. Все располагало к беседе, и, улучив момент, Кротов предложил:

— Ну че, мужики, я возьму?

Мордатый опять было дернулся возражать, но люмпен, хитро подмигнув, остановил его. Ему, очевидно, казалось, что Алексей Петрович ничего не заметил.

Кротов взял десяток бутылок пива и три тараньки. Вот теперь он вроде как становился полноправным участником разговора. Он вообще-то пиво не очень жаловал, но тут приходилось делать вид, что он наверху блаженства.

— От не понимаю я, — предложил он тему, — которые баночное пьют. Так, моча какая-то. — Он, конечно, малость придуривался, чтобы перестать окончательно быть белой вороной, но самую малость. А вообще-то ему было сейчас легко — что думал, то и говорил. — Вот в бутылках — это да. Особенно если «Балтика»…

— Не, я больше «Клинское» уважаю, — возразил люмпен.

Тема, придуманная Кротовым, оказалась настолько актуальной, что в конце концов не выдержал и мордатый.