– В твоем изложении получается что-то вроде тенниса. – Умный парень, он говорил, как профессор-педант. Это сбивало с толку. И заводило.

– Одно и впрямь недалеко от другого. Поднимает частоту сердцебиений и… – Макс не договорил, заглянув в следующую коробку. – Ого. Похоже, у нас есть победитель. – Он поднял какую-то погнутую бурую железку с привязанной к ней выцветшей картонной биркой и повернул к свету. – «Бронзовая брошь, ок. 1000 до н. э. Эйвбери, 1935».

– Эта штука определенно должна быть в музее.

– Интересно, сколько она стоит, – сказал Макс и, поймав взгляд Кэти, развел руками. – Что? Мне просто любопытно.

Кэти выхватила брошь у Макса и положила на сиденье самого верхнего стула.

– Что еще?

Макс принялся разворачивать газету, в которую было завернуто что-то размером с теннисный мяч. Кэти вынула из свертка коробочку с потускневшим рисунком зубастой улыбки на крышке. Было там и несколько обрывков лейкопластыря с голубыми отметинами, которые могли быть письменами. Подняв крышку, она обнаружила крошечный череп неведомой птицы и почему-то вспомнила сороку. Закрыв ящичек, Кэти положила его вместе с бронзовой брошью.

Дальше число находок увеличилось за счет трех заостренных камешков, которые могли быть кремневыми наконечниками для стрел, коробки с завернутыми в вату жеодами и агатами и бумажными ярлычками, отцепившимися от каких-то образцов, и фотоальбом в красно-коричневом кожаном переплете с вырванными страницами. На некоторых остались пожелтевшие квадраты с пустыми уголками, на других ничего никогда не было. Полистав страницы, Кэти наткнулась на снимок мужчины в забавных твидовых брюках, стоящего у земляного холмика с трубкой в одной руке и неким предметом в другой. С камнем? Кэти повернула альбом, но это не помогло.

Фотография сохранилась и на следующей странице – двое мужчин, стоящих в классическом саду. Одним был мужчина с предыдущей страницы, другим – Генри, узнать которого не составило труда. Какие-либо подписи отсутствовали, поэтому Кэти аккуратно вынула фото из ветхих уголков и перевернула. Александр Джеймс и Генри Кил. Июнь 1936. Она протянула снимок Максу, который тихонько свистнул.

– А вот и любовничек.

– Любовнички. Генри и Вайолет. Но ее отцу такой вариант пришелся не по вкусу.

– Откуда ты знаешь? Навела справки? – спросил Макс.

Кэти кивнула, но в объяснения вдаваться не стала. Как-нибудь потом. Может быть.

– Посмотри на это. – Макс развернул тряпицу, в которой лежал сферический предмет, напоминавший стеклянный поплавок. После того как Макс развернул сверток полностью, находка стала похожей на рождественскую безделушку увеличенного размера. Макс прочитал ярлык.

– «Ведьмин шар, около 1890». Можешь отдать его своей тете.

Кэти протянула руки и приняла шар. Он был полированный, имел медно-золотистый цвет и хранил в себе тепло. Расставаться с ним не хотелось. Он принадлежал ей, и это воспринималось как нечто естественное, правильное и неизбежное.

Держа шар на вытянутых руках, Кэти медленно повернула его. В изгибе отразилась комната, крохотная репродукция мира, дополненная крохотными Кэти и Максом.

– Ничего прекраснее не видела, – сказала Кэти. – Серьезно. Он изумителен.

Макс с любопытством посмотрел на нее.

– Уж не подумываешь ли ты украсть его?

– Не думаю, что Патрику Аллену будет его не хватать. – Кэти прижала шар к себе.

Макс поднял руки.

– Меня убеждать не нужно. Мне все равно.

– Вот и хорошо. – Кэти не смогла бы объяснить, почему, но она чувствовала – шар принадлежит ей.

Кто нашел, тот и хозяин. При мысли о том, что кто-то попытается отнять его у нее, она ощутила поднимающуюся внутри готовность отстаивать свое не только словом.

Гвен посмотрела на доктора, мысленно внушая ей сказать что-нибудь более обнадеживающее.

– Извините, но ничего больше мы сделать не можем. Если только вы не хотите обсудить такие методы лечения бесплодия, как ЭКО или…

– Нет, спасибо, – сказал Кэм. Все другие варианты обговаривались не раз и не два в течение нескольких последних месяцев. Гвен уже думала, что готова принять этот диагноз; их предупредили, что иногда другого варианта нет. В переводе с профессионального медицинского это означает: «жизнь бывает жестока». Тебе не говорят, почему твое тело предает тебя таким ужасным, непростительным образом и почему это происходит именно с тобой. Почему она не может забеременеть, когда по пути сюда они прошли мимо трех девчонок, везущих малышей в коляске, тянущих их за собой и только что не тычущих сигаретой в своих нежеланных, случайных новорожденных.

В горле застрял комок желчи. Нет, это не она. Она не может быть такой злой, такой завистливой. Но сейчас ее душила злость. Почему у них нет детей, когда другие заводят их с завидной легкостью? Почему?

– Мисс Харпер? Стакан воды? – Доктор смотрела на нее с профессиональной озабоченностью. Гвен поднялась. Прочь отсюда. Из этого кабинета. Из этого здания. На свежий воздух. Куда-нибудь, где можно выплеснуть отчаяние в крике и где тебя никто не услышит.

Опираясь на руку Кэма и едва держась на ногах, Гвен вышла из здания.

– Прогуляемся?

Она не ответила. Не смогла. Потому что не знала, чего хочет. Быть с Кэмом, но одной. Остаться на улице, но свернуться, подтянув ноги к животу, под одеялом. Поставить какую-нибудь громкую музыку и кричать до хрипоты, но еще и сидеть тихо-тихо, как мышь. Однако больше всего она не хотела вот этого. Этих чувств, этой нужды, этой пустоты, заполнявшей ее и разливавшейся вокруг.

– Шанс еще есть, – сказал Кэм. – С нами ничего не случилось, мы оба здоровы…

– Не надо… пожалуйста.

– Извини.

Они молча сели в машину. Гвен ждала, что Кэм заведет мотор, но он сидел, положив руки на руль, и смотрел прямо перед собой. Кэм не плакал, но на его лице застыло такое унылое, такое безрадостное выражение, что от этого было еще хуже. Гвен воспринимала его молчание как упрек. Она лишала Кэма детей. В ней был дефект. Что бы ни говорили специалисты, она знала с ужасающей харперовской уверенностью, чья вина лежит на ней. Не на Кэме, который мог бы завести детей без всяких проблем с любой другой женщиной.

– Это я виноват, – внезапно сказал Кэм, срывая Гвен со спирали стыда.

– Что?

– Я слишком много работаю. Допоздна. Мало отдыхаю. Стресс.

В первый момент Гвен ошеломленно молчала, потом покачала головой:

– Чепуха. В отношении физического здоровья все в порядке. Ты сам это знаешь. У тебя даже бумажка есть в подтверждение этого.

Кэм с несчастным видом посмотрел на Гвен.

– Я чувствую себя так, словно не оставляю для ребенка места в нашей жизни, поэтому он и не спешит. Знаю, звучит безумно, но что, если я не хотел его так же сильно, как ты, и поэтому все как-то тормозилось?