– Должно быть, я ошибся дверью. Не подскажете, где я могу увидеть главного врача?

– Господин Усольцев занят. Я – его заместитель, доктор Зарубин. Вы по какому вопросу? Может быть, я смогу помочь?

– Разрешите представиться, Герман фон Бекк, и беспокою вас по поводу мадемуазель Герц.

– А, господин фон Бекк! Снимаете кинокартины про преступления? Очень приятно! Так это вы вчера после аварии доставили Конкордию Яновну в санаторий? И правильно сделали. Приступы агрессии – тревожный звоночек. Если оставить без внимания, могут возникнуть гораздо более серьезные проблемы. Конечно, не стоит сбрасывать со счетов, что Конкордия Яновна – актриса. Мадемуазель Герц говорила, что снялась почти во всех ваших фильмах…

– Ну это она преувеличивает, – усмехнулся Герман.

– Возможно, – охотно подхватил эскулап. – В ней чувствуется девушка с фантазией. И давно с Конкордией Яновной подобные припадки случаются?

– Подобные – в первый раз. Раньше Кора грозилась лишить жизни исключительно себя. При помощи бритвы. Но чтобы сесть за руль и врезаться в другую машину – такого еще не бывало.

– Что и говорить, поступок отчаянный. Ну это ничего. Погостит у нас, подлечит нервишки.

– Вы полагаете, доктор, простите, не знаю вашего имени-отчества…

– Федор Иванович. Доктор Зарубин, как я уже сказал.

– Вы полагаете, Федор Иванович, Конкордии необходимо здесь остаться?

– А как же? Всенепременно.

– И надолго?

– Это зависит от многих причин. Но, господин фон Бекк, вы не беспокойтесь, режим у нас свободный, своих гостей мы взаперти не держим, так что скучать без мадемуазель Герц вам не придется. Можете видеться хоть каждый день. Наши постояльцы проводят выходные и праздничные дни с родными и близкими, да и на территорию вход никому не заказан. Свозите Конкордию Яновну в ресторан, отведите в театр, прогуляйтесь по городу. В общем, чувствуйте себя так, как будто ваша актриса находится в санатории со свободным режимом.

Герман с благодарностью взглянул на доктора Зарубина, попросив:

– Будьте любезны, выпишите счет, я оплачу.

– Что касается оплаты. Полагаю, вас, господин фон Бекк, уже поставили в известность, что цены у нас высокие. Если в обычной клинике содержание пациента стоит три рубля в месяц, то у нас обходится в сто пятьдесят рублей. Но зато и результат не заставляет себя ждать!

– Да-да, мне говорили, я готов платить. Я могу увидеть Кору?

– Боюсь, что сегодня не получится. Давайте подождем до завтра. Пусть Конкордия Яновна успокоится, придет в себя, освоится в новых условиях. Тогда и навестите.

– Ну нет так нет.

Герман уже думал уходить, но доктор Зарубин несмело тронул его за рукав.

– Простите за нескромность, вот вы снимаете фильмы с трагическим сюжетом, – понизив голос, проговорил врач. – А вот со мной приключилась такая история, что хоть сейчас на экран! Позвольте, расскажу? Вдруг пригодится?

– Было бы интересно послушать, – вежливо кивнул визитер.

– Начинал я в Преображенской психиатрической лечебнице в качестве младшего ординатора. В свое первое дежурство пришлось мне оформлять в отделение юную особу. Девица была прехорошенькая, рыженькая, чистенькая такая, совсем не похожая на больную. Говорила, что потеряла багаж, и не помнит, где живет. И сделалось мне ее так жалко, как не бывало жалко никого ни до, ни после этого случая. А при осмотре выяснилось, что она еще и беременна. А потом оказалось, что это журналистка Саша Ромейко, собирает материал для статейки о варварских нравах желтого дома.

Сначала фон Бекк слушал рассеянно, но стоило только врачу произнести имя журналистки, как консультант сыскного управления сделался необычайно внимателен. Совсем недавно о журналистке Ромейко упоминал Савва Мамонтов, теперь вот снова зашла о ней речь. Рассказчик приободрился, заметив интерес в глазах собеседника, и с вдохновением продолжал:

– И знаете, как это выяснилось? Я позвонил господину Гурко, редактору газеты «Шершень ля фам», думая дать объявление, поместить снимки бедняжки на первой странице и разыскать ее родню. Примчался господин Гурко и узнал в пациентке свою сотрудницу Сашу Ромейко. Потом девица пропала во время поездки на север, а ехавший с ней в одном купе журналист Кузьма Ильич Оглоблин по возвращении из Архангельска попал к нам в санаторий на лечение. Оглоблин уверял, что бедовая девица заранее знала о своей судьбе. У Саши Ромейко, дескать, был эскиз картины Врубеля – шестикрылый серафим. И если на обратной стороне этого эскиза карандашом нарисовать кого-нибудь и произнести пророчество, оно непременно сбудется.

– Это несерьезно.

– И я говорю. Так что бы вы думали? Недавно приходит ко мне молодой человек, огненно-рыжий. Называется Артемом Пузыревым и желает навестить пациента Оглоблина. Я смотрю на юношу и не могу понять – кого-то он мне напоминает, а вот кого – никак не вспомню. И вдруг – будто вспышка озарила. Ну конечно! Саша Ромейко! Я у парнишки и спрашиваю – скажите, вы не родственник пропавшей журналистки?

– И что же он вам ответил? – напрягся фон Бекк.

– Сказал, что сын. Вы понимаете? Это фельетонистка Артемом этим самым Пузыревым была беременна, когда я ее в свое первое дежурство осматривал! Я обрадовался, что девица не погибла, хотя все газеты писали, что это, скорее всего, именно так. Само собой, стал расспрашивать. Юноша Пузырев пояснил, что матушка отстала от поезда, заблудилась в тундре, попала к самоедам, и он, Артем, родился уже в стойбище. Матушка недавно умерла, а он уехал с севера и теперь ищет тех, кто был с ней знаком. Потому и хочет повидать господина Оглоблина. Ибо Кузьма Ильич последний, кто разговаривал с его родительницей до того, как она отстала от поезда.

– Да, история и в самом деле примечательная. А кто же отец? Вы, случайно, не знаете?

– Знаю. И вовсе не случайно. Отец юноши определенно князь Владимир Соколинский, он сам мне об этом говорил. Тоже ведь вышла история! Как только пропала Саша Ромейко, князь ударился в страшный запой. Его матушка неоднократно обращалась за помощью к Федору Арсеньтевичу, и доктор Усольцев возвращал князя к жизни. Но проходило время, и князь снова начинал безудержно пить. Когда Усольцев построил санаторию, он взял князя Владимира сюда. Князь пошел на поправку. Он всем рассказывал, что не может себе простить смерти невесты – он очень любил свою Сашу. Я как-то неосторожно сказал ему, что Саша Ромейко на момент отъезда была на втором месяце беременности. Князь тут же стал себя винить в том, что ее обидел и гордая девица назло ему уехала на север. Мы с доктором успокаивали князя Соколинского, убеждали его, что его вины в случившемся нет, и вроде бы сумели убедить. Когда умерла старая княгиня, расходы по содержанию князя Владимира взял на себя его родственник, Петр Петрович Гурко.