и, схватив почерневший стакан, долила еще немного жидкости, так что пенный воротничок поднялся над стеклом.

— С тебя одиннадцать пенсов, — сообщила она. — Ты только сегодня приехала? Меня зовут Рут. Пока ты не сделала первый глоток, могу показать одну маленькую хитрость — как понять, правильно налит «Гиннесс» или нет? Наклони легонько набок…

Я сделала так, как она велела, и обнаружила, что верхний край кремовой пены остался при этом в целости и сохранности.

— Мы зовем это воротничком священника, — пояснила Рут. — Если «Гиннесс» налит правильно, воротничок всегда ровный и твердый, если потрогать. Если ткнешь и он развалится, это полная фигня. Но пока здесь наливаю я, все будет как надо.

Я подняла стакан. Сделала глоток. «Гиннесс» оказался густым и вязким, а на вкус горьким, с сильным солодовым оттенком. Этот напиток, выглядевший как угольно-черный молочный коктейль, показался мне сытным, будто заменитель пищи, но с легким алкогольным эффектом. Я моментально его полюбила.

Я рассказала Рут о своем знакомстве с миссис Бреннан и о том, что должна бежать домой к десяти часам.

— А… тебя, значит, запихнули к старухе, — усмехнулась Рут. — Вот что, завтра, как увидишь ее, предупреди, что через неделю съедешь, и уноси оттуда ноги. Здесь есть доска объявлений в коридоре. Посмотри, что там есть. Там полно студентов ищут соседа по квартире. До начала семестра неделя. Проведи ее с толком. Поиски жилья — твой главный приоритет.

— Спасибо, я именно так и поступлю. Даже моя родная мать никогда не требовала, чтобы я ложилась спать в десять часов, по крайней мере после того, как мне исполнилось тринадцать.

— Ну, а если застрянешь на Сэндимаунт, крэйка у тебя вообще не будет.

— Второй раз за сегодня слышу это слово.

— Это по-ирландски «приятно проведенное время». А в этой долбаной стране нам это очень нужно, учитывая, насколько она долбаная.

Я допила «Гиннесс» и подошла к доске объявлений. Она была забита сообщениями и записками, среди которых я обнаружила восемь разных предложений о сдаче комнаты. Я записала все детали в свой блокнот, вернулась в бар, и мы вместе с Рут прошлись по списку предлагаемых мест.

— Не-а, в Саттоне тебе делать нечего. Это север, и хотя там рядом вода, это пригород, и довольно унылый. Дун Лэаре прекрасен. Пирс красивый, отличные прогулки, парочка хороших пабов. Но это полчаса на автобусе, а потом еще чертовски далеко пешком. Лучше поищем что-то поближе к колледжу… Ренела — чудесный район примерно в двух милях от Стивенс-Грин… Так, а это место на Пирс-стрит… похоже, ночлежка, но зато это улица прямо за нами. Ты бы жила прямо у стен Тринити.

Эта мысль мне понравилась. Я спросила, есть ли поблизости телефон. Рут ткнула пальцем в черный ящик на дальнем конце стойки. Мне пришлось повозиться, договариваясь с незнакомым аппаратом: сунуть в прорезь монету в два пенса, потом ждать, держа палец наготове против кнопки с буквой A — на кнопку я должна была нажать, как только кто-то ответит. Телефон в квартире на Пирс-стрит долго не отвечал. Гудки, гудки. Никто так и не снял трубку. Когда я вернулась к Рут, она объяснила, что мало у кого здесь есть личные телефоны в квартирах, желающим получить такой номер приходилось ждать по году в очереди. В большинстве домов имелся только телефон-автомат внизу у входной двери.

— Прогуляйся на Пирс-стрит и оставь этому типу записку, — посоветовала Рут. — А потом можешь прогуляться по Уэстленд-Роу и дойти до Меррион-сквер — место, что ни говори, довольно красивое. Возвращайся сюда до четырех, пока я еще работаю, и дай знать, как у тебя дела.

Я прошла через второй внутренний двор Тринити, мимо довольно уродливой современной библиотеки, неведомо зачем возведенной в этом безупречном кампусе елизаветинской эпохи, мимо спортивной площадки — сейчас, когда с неба перестало лить и сквозь серый мрак даже пробился намек на солнце, там бегали мужчины, передавая друг другу мяч и толкая в грязь соперников. Регби. Вышла я из колледжа с противоположной стороны. В дальнем конце улицы располагались небольшая железнодорожная станция и пересечение Уэстленд-Роу с Пирс-стрит.

Назвать это место захудалым значило бы сильно преуменьшить. Пирс-стрит насквозь пропахла нищетой и разрухой, ничто здесь не радовало глаз. Грязные ветхие здания, неряшливый, подозрительного вида кинотеатр, в котором показывали скверный фильм Берта Рейнольдса («Недотепы»), который уже два года как вышел на экраны там, дома. Мусор на улицах — впрочем, как почти везде в этом городе. Эта улица казалась кварталом притонов и ночлежек, а дом 75а представлял собой безликое трехэтажное кирпичное здание с обтрепанной входной дверью и гнилыми подоконниками. Не особо вдохновляюще. И еще все это, как и мрачная западня у миссис Бреннан, разительно отличалось от всего того, что я считала само собой разумеющимся в Олд-Гринвиче и в колледже в неизменно аккуратной и упорядоченной Новой Англии.

Я поднялась по ступенькам, нажала кнопку звонка напротив имени «Шон Трейси», подождала, нажала снова, еще подождала. Пока я писала записку, в которой объясняла, что хотела бы посмотреть квартиру, дверь отворилась. Передо мной стоял крупный мужчина лет сорока с копной вьющихся черных волос, в рубашке с узором в огурцы, вязаной кофте и несвежих пижамных штанах.

— Чем могу служить?

— Вы Шон?

— Несомненно. А кто вы?

Я назвалась и объяснила, что пришла по объявлению о квартире.

— Что ж, Элис Бернс из Коннектикута, плохая новость в том, что я уже нашел жильца буквально два дня назад. Но есть и хорошая — она состоит в том, что у меня имеется еще небольшая комнатка. Не шикарная, конечно, неплохо бы немного ее подремонтировать. Но уж не знаю, подойдет ли вам такой вариант…

— Когда я могла бы на нее взглянуть?

— Да хоть прямо сейчас, заходите.

Темный коридор был оклеен облезлыми бумажными обоями с изображением сельских пейзажей. На лестнице истертый ковер. Где-то играло радио. Аромат готовки сплетался с запахом сырости. Когда мы поднялись на один этаж, одна из дверей распахнулась, и нам навстречу вышла молодая женщина в махровом халате, с зажженной сигаретой во рту. Ее окутывал пар, давая понять, что вышла она из ванной.

— Кто такая? — спросила она Шона.

— Новенькая из Соединенных Штатов, — ответил он. — Кажется, студентка из Тринити, верно?

— Верно.

— Удачи тебе, — сказала женщина, но эти слова прозвучали не слишком приветливо.

— Это Шейла, — объяснил Шон, когда та скрылась за дверью в конце коридора. — Хочет стать актрисой. Но ей не везет. Потому что, сказать по правде, она ни на что не годится.

Добравшись до четвертого этажа,