Теперь женщина продвигается вперёд немного быстрее, она знает объезд, знакомый только посвящённым, направо от Хадик-гассе, затем по Майнл-Морен, их магазин находится на задней стороне новенького жилмассива, который женщина совсем не знает. Она знала старые дома, построенные для сотрудников Австрийской железной дороги, этот переулок называется Кэтэ-Дорш-гассе, точно. Если она их не застанет, то сможет проехать на автобан, ведущий в Нижнюю Австрию, и через петлю, как здесь говорят, то есть сделав большой крюк, через деревни перед Веной и вокруг Вены снова вернуться назад, через Хадерсдорф, Мауэрбах, Нижний и Верхний Пуркерсдорф (Вы знаете такой? Один человек хотел купить себе билет в Пекин. Он подошёл к окошечку кассы в Пуркерсдорфе и попросил один простой до Пекина, пожалуйста. Мужчина в окошечке говорит, да вы что, я могу вам продать билет максимум до польской границы, а там уж сами смотрите, как ехать дальше, то ли по Транссибирской, то ли по Трансмонгольской, то ли на собачьей упряжке, фу. Короче, приезжает этот пассажир в Пекин, развлекается там, как дурак, какой он и есть, коли ради этого поехал аж в Пекин, но когда-то же надо и назад. Приходит он на главный вокзал города Пекина к окошечку кассы и просит один простой до Пуркерсдорфа, пожалуйста. А мужчина в окошечке и спрашивает: до Верхнего или до Нижнего Пуркерсдорфа? Ха-ха. Каково? Что вы сказали? Фу). Вот вокзал Хюттельдорф, пересекаем ведущие мимо него дорожные планы и строим наши собственные, которые так же точно рано или поздно обернутся против нас. Потом немного проедем по Линцер-штрасе в сторону области, крутой переулочек наверх, где соседи вежливо стоят на коленях и тщетно вымаливают скорость в тридцать километров в час; здесь играют наши детки перед своими собственными домами и выходят наши старики из их собственных квартир и возвращаются назад в их собственные квартиры, и ещё всякие другие ходят через дорогу, которые тоже не хотят умирать и у которых на затылке нет глаз, но улица принадлежит им, это-то они знают; ничего, все люди здесь, насколько хватает глаз, принадлежат нам, то есть самим себе, приличные, целеустремлённые и солидные, в вознаграждение за что и могут здесь жить, в западном здоровом пригороде, и мы, естественно, не хотим, чтобы какие-то посторонние их задевали, а тем более ранили. Кто за это? Никто. Мы все ценные, и если мы чем-то располагаем и теряем его, мы должны это возместить. Ах, как бежит время, уже опять, что поделаешь, мы бы их тоже не узнали. По их теперешнему виду. Мы должны немедленно пойти в парикмахерскую и сделать себе маникюр, чтобы нас снова воспринимали как ухоженных женщин, перед которыми время бессильно. Да, мы должны подвергнуть себя этой пытке, иначе скоро под наши ногти, обкусанные до крови, набьётся слишком много земли из-за огородных работ. Не то чтобы мы наворовали только грязи под ногтями, мы с огорода-то убираем только грязь под ногтями, и мы продолжаем её делать, эту здоровую работу, пока сами ещё ходим по земле. К нам надо как следует приглядеться, чтобы разглядеть в нас женщин. Мы отчётливо ставим себя выше мужчин. Вы нас видите? То, что в наши дни мы имеем профессию и независимы, само собой разумеется. Сколько уж я об этом понаписала, а толку никакого.

Кого я вижу, это вы. Женщина остановила свою машину на очень крутом узком склоне, где она когда-то жила. Вот этот маленький домик, унаследованный от родителей для того, чтобы сберечь его; теперь его берегут другие, лучше, чем это смогла бы она. Микрогрузовик кровельщика припаркован у дома, явно чинят наконец крышу. Женщина продала дом за два года до того, чтобы переехать в деревню, её старинная мечта, которая теперь ей отмечталась. Годами длится обольщение мечтами, обольщение людьми куда короче. Теперь эту женщину — как это я не уследила! — опознала бывшая соседка, которая вывела свою собаку. Собака новенькая и не проявляет интереса. Решили нас навестить? Я вас уже год, наверное, не видела. Выглядите хорошо. Спасибо. Но этого маленького диалога, который я почти целиком опускаю, всё же достаточно, чтобы женщина не отважилась остаться и подольше полюбоваться своим бывшим домиком. Его купили у неё приятные люди, смотрите, у них дети, которые подрастают в более здоровом воздухе пригорода, воздухе, который якобы поступает сюда прямо от Шнееберга, но уже давно живёт в диком браке с мусоросжигалкой Флётцерштейг (партнёр, как правило, узнаёт об этом последним!) и в собственном доме. Смотри-ка, вон в садике стоит трёхколёсный велосипед, и мама не требует, чтобы ребёнок затащил его в дом, хотя ворота в сад не выше метра и любой может через них перелезть. Милые, безобидные люди, разве им здесь плохо? Рядом с велосипедом четыре пластиковые лягушки и две пластиковые вороны, в смешных позах, как будто беседуют между собой. Вы только посмотрите, как мило они обустроили здесь своё пребывание, ведь им не приходится куда-то идти ради пребывания на свежем воздухе. Дом скрывается из виду, когда женщина, хоть и неохотно — она бы лучше побыла одна, — следует за своей соседкой на коротком поводке практически односторонней беседы. Никаких сюрпризов не исходит из этих уст, пользующихся доверием ещё со старых времён. Такое ощущение, что было время, которое раньше ещё могло идти, а теперь остановилось, и только люди идут дальше, ну, может, они и зашли дальше, чем следовало. Люди даже не заметили, что время остановилась, так они углубились в болтовню, как эти две женщины. Кто же услышит слабый крик, который не имел намерения привлечь к себе внимание и потому остался почти неслышным? Никто. Женщины идут дальше, собаку нужно отвести на горку, на общественную лужайку, где она немного побегает с коллегами, поиграет или подерётся. Она должна взять от жизни всё — на свежем воздухе, словно внезапно вспорхнувшая на лугу песня. Без всякого отзвука. Собака может делать это каждый день заново. Счастливая. Следы исчезают раньше, чем протянулись, люди идут навстречу сами себе, потому что этого не делает никто другой, нет, они бегают друг за другом и никогда не могут поймать. Нет, тоже неправильно, они бы с удовольствием пошли навстречу друг другу, но это чаще всего нежелательно. Каждый хочет найти что-то своё, собственный дом, собственного ребёнка, собственного партнёра, только для себя одного. Собственным помещением больше не доволен никто. Каждый предпочёл бы даже собственную телевизионную программу, потому что та, что есть, никогда не нравится. Особенно бесцеремонны мёртвые, потому что они ускользнули от нас, и средства массовой информации, которые сообщают о мёртвых (разве вы видели когда-нибудь более живого человека, чем исполнитель народных песен Карл Моик, напоследок, перед тем как вы упали в обморок? М-да, и даже он уже мёртв, стоило ему только попасть на экран, хотя он всё ещё гребёт своим лицом так, как будто должен уйти от акулы), итак, разве вы видели кого-нибудь более живого, не считая передач о природе, которые специально посвящены жизни, иначе бы мы не знали, что этот ландшафт местный и, несмотря на это, всё ещё живой? Мы бы не увидели, не будь такого сильного увеличения, какое даёт камера, муравьев, жуков и личинок во весь экран, раздутых в великанов.

Приклоните сюда ухо и тем временем посмотрите, как женщина поднимается на луг, который заключает гору сверху, нет, выше уже не подняться, можно только снова спуститься на все две тысячи других сторон, которые я вам хочу сэкономить. Так, вот мы и здесь. Трава ещё скудновата, но уже позеленела, зеленее, чем в зелёной Штирии, весна здесь решительнее и продвинулась дальше, так что теперь она уже где-то в другом месте. Скоро подоспеет лето, но я тогда как раз окажусь где-нибудь не здесь, — надеюсь, что и там я его тоже встречу, лето. Собаку спустили с поводка, она ещё по дороге сюда несколько раз задирала ногу у обочины, но теперь, когда в её распоряжении вся гора и вся лужайка, она расходует свою мочу более избирательно. Пёсик ищет даму, с которой он мог бы заключить брак на две минуты, какая жалость, что нет ни одной такой. Пёсик находит единомышленника, обнюхивает его срамные части и тут же убегает с ним. Бывшая соседка женщины уже давно вошла в союз, состоящий из владельцев собак. Это люди, которые держатся скорее за собак, чем за других людей. Они хорошо друг друга понимают, по очереди приглашают друг друга в гости. Женщина попрощалась, с облегчением, что соседка нашла свой собачий круг собеседников и включилась в него, со всеми добрыми пожеланиями: приезжайте к нам почаще, а не хотите ли после этого зайти ко мне на чашку кофе, нет, спасибо, у меня мало времени, а я ещё хотела заглянуть в старые места, пока вы меня не забыли совсем, ха-ха. Человеческая формация перешагнула в область игр их животных, которые, в основном играючи, нападали друг на друга и создавали интересные альянсы: вы только посмотрите, как они вдвоём нападают на третьего, и с чего бы это, нет, они ничего не сделают, они не сделают ничего! Не бойтесь. Они ещё никогда никого не кусали, а если укусят сегодня, то завтра снова будут никогда никого не кусавшими, как новенькие или почти как новенькие станут, потому что их ветеринар воткнёт им в шкуру на груди по два зажима. Группа удаляется, люди смыкают головы и болтают о всяких случаях, а животные не смыкаются, потому что сейчас не время для случек. Некоторые с трудом таскают себя, но трудности им влачить не приходится, они очень избалованы и хорошо откормлены, и вообще: счастливые, хотя нельзя поговорить с ними на их родном языке. Женщина, которую раз-другой облаяли, потому что собаки никогда прежде не видели её на их делянке и ввергнуты в растерянность появлением чужой фигуры, которая не тащит за собой на поводке четвероногого спутника и не тащит в руке поводка, по которому можно узнать своего, фигуры, которая, возможно, никогда не умела привязать к себе кого-нибудь или что-нибудь, животные это чувствуют, их сердце сразу становится равнодушным, и они прощаются без видимых знаков, просто убегая трусцой, а фигура останавливается и смотрит на город, на его южную часть, которая раскинулась перед ней в полной прозрачности, следующей иногда за восходом солнца, открывая картины, нетерпеливо выглядывающие из-за заслонов, уходящие вдаль, до самого конца, до неровного, горбатого силуэта жилых башен Старого Эрлаа, куда теперь провели метро, по ту сторону Оттак-ринга, настоящее завоевание для жителей, которые всегда хотели именно туда. Теперь они наконец могут туда попасть. А вот и трупные пальцы осветительных мачт стадиона Герхарда Ханаппи, тесных парковок перед ним совсем не видно. Справа Западный автобан, показывается его кусочек, перед тем как скрыться за Вальдбергом, а вон Аухоф, смотри-ка, они построили киноцентр, красная светящаяся надпись хорошо читается, даже днём, потому что они её не отключили, и неоновые огни последней перед автобаном бензозаправки красуются во всём своём великолепии, обустроенном концерном, и лимонной свежести.