пахнет смертью, усмехнулся: даже если душки и ползут, накрыть его им в этой коробке будет непросто. Далеко-далеко, в глубине самого себя он услышал голос, и ему сделалось тоскливо – показалось, что звала мать, звала тем неповторимо-нежным голосом, который всегда остается в детстве, никогда не переходит за черту, где начинается отрочество и уж тем более пасует перед взрослостью. Во взрослом мире нежности иногда почти совсем не отводят места. Есенков почувствовал, как в глотке у него что-то сухо заскрипело, но скрип этот никак нельзя было сравнять с ответным зовом, он сделал ответное движение, но в следующий миг осекся – на голову ему снова высыпало пригоршню каменных осколков – пулемет бил и бил, не переставая.

«Точно, он прикрывает тех двух душков, – спокойно отметил Есенков, – сомнения нет, взять живьем думают, – вычленив из общего грохота отдаленный автоматный стук – душманы держали под прицелом улицу, поливали и ее, чтоб пыли меньше было, не давали ребятам высунуться из дувала. – Берите, берите живьем, милости прошу!» – Есенков отвернул обшлаг десантной куртки, посмотрел на часы, вслух произнес:

– Пулемет будет бить еще четыре минуты. Ну-ну!

Пулемет замолчал, словно ему дал команду Есенков – ровно через четыре минуты. Сержант расстегнув клапан кармашка на лифчике, вытащил гранату-лимонку, спокойно отжал мягкие усики чеки, выдернул кольцо и, притиснув плоскую нагретую планку чеки к рубчатому корпусу, перекатился вместе с гранатой к расщелине.

К камням действительно ползли двое, Есенков увидел их сразу, молодых, ловких, чернобородых, по-басмачески уверенных в себе, плоско прижимающихся к земле. Пулеметчик, боясь зацепить своих, кончил стрелять рано, если бы стрелял Есенков, он довел бы ползущих до самых камней и только потом обрезал бы, а у душманского искусника чего-то не хватило, то ли умения, то ли нервного запаса, то ли еще чего, сержант отметил это, послушал недалекий, наполовину уже задушенный сизым вскипяченным пространством автоматный стрекот, очень частый, сбивчивый, взахлеб, понял, что ребятам так и не дают высунуть головы из дувала, пройти задами им не позволит пулемет – значит он продолжает оставаться один, подпустил ползущих душков еще поближе.

И когда те, осмелев, переглянулись и неожиданно враз поднялись – им показалось, что шурави, добровольно забравшийся в каменный коробок, оглушен, либо ранен, и взять его теперь ничего не стоит, – Есенков засек этот момент, дал им сделать несколько коротких быстрых шажков и бросил лимонку им прямо под ноги. Граната разорвалась со звонким металлическим треском, осколки встряхнули камни. Душманы молча повалились на землю. Один не колыхнулся, у второго методично и страшно задергалась нога, словно бы имела свой пружинный завод. Есенков ждал – сейчас пулеметчик ударит снова, но пулеметчик молчал – замешкался, был поражен гибелью пластунов – поди, разбери, что таится в его темной душманской душе, а может, с той стороны тоже ползла пара связчиков? Есенков притиснулся к щели, глянул в последний раз на лежавших душманов – один лежал неподвижно, у второго продолжала дергаться нога.

С одной стороны, это были враги, а с другой – обычные ребята, молодые, его, может быть, ровесники, или даже еще моложе, им приказали ползти, и они поползли – их было жалко.

Пулеметчик продолжал молчать.

Есенков броском перекинул свое тело к другой стороне камней – неужели и там ползут? Ползут, родимые. Также двое – душманское начальство изобретательностью не отличалось.

Один из ползущих был молоденьким, безбородым, с угольно-непроницаемыми, совершенно лишенными блеска глазами и незагорелым пугливым лицом, второй – старый, рыжебородый, с колечками длинных ржавых волос, вылезающих из-под чалмы, светлоглазый – в крови его была изрядная доля английской, либо ирландской примеси. Экспедиционные корпуса, прибывшие сюда когда-то из Туманного Альбиона, наследили здорово. Кости тех солдат давным-давно сопрели, а кровь осталась.

Рыжебородый был степенным, ленивым, потным; молодой, уползая вперед, все оглядывался на напарника, досадливо морщил лицо – совсем, как Есенков, сержант засек это и ему сделалось неприятно, останавливался, ждал, когда потомок красавца-англичанина, силой взявшего в свое время пуштунку, подтянется, нетерпеливо зыркал глазами по сторонам, дергался, торопился – и жить парень спешил, и чувствовать, и воевать, и Богу молиться. Дождавшись рыжебородого, молодой снова делал бросок вперед, взбивал коленями пыль, затем опять тормозил, припадая грудью к земле, глотал противное рыжее сеево, не выдерживал и настороженно, будто ящерица, увидевшая муху, приподнимался на руках. Есенков расстегнул клапан второго кармашка.

Молодой душман нырнул вниз, прижался лицом к земле – чего-то он испугался, вот чего конкретно, Есенков не понял – душман словно бы наткнулся на взгляд сержанта, и в нем сработал инстинкт, тело само почуяло опасность и исполнительный мозг незамедлительно дал команду «Стоп!». Есенков вытянул из кармана вторую гранату, медленно – торопиться ему уже было некуда, это пусть душки торопятся, – разжал мягкие проволочные усики, но кольцо выдергивать не стал – решил выждать до конца, хотя это было ни к чему, и он сам знал, что ни к чему, но в нем произошла некая реакция, горячая тяжесть натекла в виски и в затылок, наполнила свинцом пальцы, от нее огрузли и сделались чужими руки; ему стадо жаль ползущих людей, старика и молодого.

Ну что для них горячий рыжий день этот, обесцвеченное небо, Есенков, почему им обязательно надо убивать Есенкова, как уже убили старика, «пинцета», Крыгина, Володьку Линева, незабвенного земляка, как убили многих? Придет ли когда-нибудь конец всему этому? Хватило бы только силы, да мужества – этой штуки, позволяющей человеку в трудную минуту оставаться человеком. Есенкову было жаль этих людей, он помедлил еще немного, потерся щекой о плечо, словно мальчишка, наблюдающий за опытом на уроке по химии, ощутил на зубах вкус пыли, потом быстрым движением, словно боялся самого себя, выдернул кольцо и швырнул лимонку в душманов.

Граната с чугунным стуком ударилась о землю, лихо подпрыгнула, словно была отлита из резины, душманы, увидев ее, стремительно поднялись – среагировали одинаково и с криком понеслись в сторону дувала.

Уйти не успели – граната глухо треснула, осколки подняли с земли густую пыль, в этой пыли оба душмана и скрылись. Есенков прислушался к автоматному стуку на улице – били густо, плотно, звук один, что у наших автоматов, что у душманских. Камень снова задрожал от пулеметной очереди, вызвал нытье в груди – Есенкова обложили прочно, он и шага не сможет сделать, пока каменная схоронка находится под пулеметным прицелом, его, конечно, еще раз попытаются взять – душманам всегда нужны шурави, за это им платят деньги – за живых больше, чем за мертвых, но живым они сержанта не возьмут, чего бы ни предпринимали – пока есть патроны, душманам это не светит, а