Доктор Зурхольт признал, что его клиент дал согласие добровольно предстать перед судом. Однако он выражал сомнение в том, что ему окажется по силам с этим справиться. Я предъявил суду обвинительный акт: «Доктор Зурхольт, вам придется признать, что любое лицо, обвиняемое в убийстве 75 тысяч человек, должно получить максимальную возможность снять с себя это обвинение, даже если он испытывает при этом физический дискомфорт… Мы хотели бы ясно дать понять, что к обвиняемому не относятся хотя бы с малейшим предубеждением. Наоборот, все в высшей степени сочувствуют его физическому состоянию…» Однако далее я пояснил, что с учетом тех тяжких обвинений, которые перечислены в обвинительном акте, нам, несомненно, хотелось бы выслушать Раша, и он имеет полное право на то, чтобы быть выслушанным. Доктор Зурхольт согласился с этим мнением суда, однако вскоре выяснилось, что у подсудимого просто не было сил для того, чтобы продолжать давать показания. Я приостановил процесс и распорядился отправить его в больницу.

Армейский сержант и рядовой взялись за носилки, на которых лежал подсудимый, и в сопровождении доктора покинули здание суда. Я почувствовал ком в горле. Наверное, это было вызвано грустью от вида этого глубокого инвалида, человека, который когда-то, подобно святому Франциску, мог с пониманием прислушиваться к разговорам зверей в лесу и одновременно мог превращаться в свирепого зверя, истребившего огромное количество таких же, как и он сам, людей.

В конце концов мы приняли решение прекратить заслушивание его дела на этом суде с условием, что оно будет возобновлено, если подсудимому удастся излечиться. Но случилось так, что, прежде чем Раш смог вновь вернуться на скамью подсудимых в Нюрнберге за все то, что он совершил как генерал СС и руководитель эйнзатцгруппы, его призвал на заслушивание дела всей его жизни самый высший из судей. Раш умер 1 ноября 1948 г.

Я не сомневаюсь, что Раш говорил правду о воспитании, которое получил в детстве. Кроме того, его отец сумел дать сыну прекрасное образование. После получения степеней доктора юриспруденции, доктора права и экономики он приступил к практической деятельности и вскоре стал мэром города Виттенберга (ныне Лютерштадт-Виттенберг). Поэтому ни в коем случае нельзя говорить о том, что именно из-за недостатка жизненного опыта и образования Раш не смог понять суть зла и насилия, которые несла людям нацистская партия, куда он вступил уже в зрелом возрасте, в 40 лет. Раш считался настолько образованным человеком, что его коллеги иногда обращались к нему: «доктор-доктор». Нельзя было сказать, что и прочие подсудимые были недостаточно образованными людьми, чтобы сознавать, что такое порядочность и что такое бесчестие. Поэтому, говоря о преступном поведении подсудимых, можно было лишь с прискорбием констатировать, что все полученные обширные знания они применяли для того, чтобы максимально грамотно и эффективно выполнять свои дьявольские задачи.

Самой большой проблемой для меня лично в деле об эйнзатцгруппах было не принятие решения о том, являются ли подсудимые виновными или невиновными. Этот вопрос, по мере приближения конца процесса, удалось разрешить. Меня, как и любого человека, беспокоил вопрос о том, как и почему эти прекрасно образованные люди смогли зайти так далеко и полностью отвергнуть то, чему их учили с детства, а именно уважение к таким основам человеческого бытия, как христианские понятия о честности, милосердии, чистоте духовных помыслов. Полностью ли они забыли то, чему их учили? Потеряли ли для них значение человеческие моральные ценности? Существует огромная разница в моральной вине преступника, который понятия не имеет о чести, и того, кто прекрасно понимает это слово и его значение, но тем не менее по доброй воле принимает решение игнорировать это понятие.

Но, работая в суде по делу об эйнзатцгруппах, я смог предположить, что, поскольку, вспоминая эпизоды из отдаленного прошлого, подсудимые говорят о милосердии, доброте, богобоязненности, они, очевидно, все еще помнят о моральных ценностях.

Иногда, несмотря на все протесты обвинителей против такого проявления либерализма, я позволял подсудимым приводить свидетельства, которые на первый взгляд не имели отношения к существу дела. Я рассудил, что, учитывая тяжесть обвинений, приговор будет очень суровым, и поэтому решил позволить им приводить любые аргументы, которые могли бы способствовать смягчению предполагаемого наказания. При этом мной было сделано одно-единственное исключение. Я не позволил приводить «факты из общественной жизни пингвинов в Антарктике». Однако позже я снял даже это препятствие, целью которого было не допускать, чтобы подсудимые слишком уж отклонялись от сути разбирательства, и заявил, что, если группа защиты сумеет показать, как такой посторонний фактор можно увязать с деятельностью их клиентов, мы готовы выслушать факты и из этой области.

Со временем это допущение стало известно под названием «правило пингвина» и вызвало у подсудимых взрыв энтузиазма. Они стали приводить свидетельства людей, знавших их в прежние годы, которые рассказывали о той достойной уважения жизни, которую вели наши клиенты в прошлой гражданской жизни. Перечислялись их добрые дела, поступки милосердия, свидетельствовавшие об их уважении к правам гражданина, к закону и порядку. Все эти материалы были очень впечатляющими.

Наверное, человека, который находился в здании суда и слушал свидетельские показания по делу об эйнзатцгруппах, не имея достаточного жизненного опыта, и поэтому не понимал, на что могут быть способны люди при некоторых обстоятельствах, все эти рассказы заставили совершенно разочароваться в человечестве. Здесь перечислялись преступления, о которых язык просто отказывался говорить, настолько дикими и жестокими они были. Здесь рассказывалось о таких несчастьях, перенесенных людьми, что только главы из Данте, посвященные описанию ада, были способны передать весь тот ужас, который, как мы обнаружили, творился в 1941, 1942 и 1943 гг. в Польше, Белоруссии, Украине, Литве, Эстонии, Латвии, в Крыму и на западе России (кроме Польши, все в составе СССР. — Ред.). На протяжении всего процесса мы были вынуждены сталкиваться с деятельностью людей, которые отказались от всех общепринятых норм морали и совести. Мы стали очевидцами настолько диких и разнузданных сцен, что порой казалось, что все это было порождением какого-то горячечного бреда.

Но был в том деле и еще один необычный аспект: целые страницы, исписанные характеристиками на прекрасных людей, которыми когда-то были многие из обвиняемых, пестревшие словосочетаниями «честный и правдивый», «искренний и дружелюбный», «чувствительная натура», «абсолютно честный». Иногда казалось сомнительным, что этим людям было знакомо даже значение всех этих слов.

Оставив позади себя едкий дым винтовок палачей, отраву газовых фургонов (газвагенов), покрытые завесой тайны так и не высказанные последние слова миллиона казненных (уже говорилось, что немцы и их пособники преднамеренно истребили на оккупированных территориях СССР свыше 7 миллионов человек, в том числе 1 миллион евреев. Но автор ничего не говорит об остальных 6 с лишним миллионах советских людей (русских, белорусах, украинцах и др.). Кроме того, несколько миллионов человек на оккупированных территориях СССР преждевременно умерло от голода, недоедания, болезней; более 2 миллионов умерло из числа угнанных на работы в Германию. — Ред.), подсудимые вернулись к заповедям, которым их учили в детстве матери. Несмотря на то что они, казалось, так и не поняли ужасающего контраста между подвигами эйнзатцгрупп и моральными уроками далекого прошлого, они все же признали, что последние оказались им необходимы. А уж если даже убийцы из эйнзатцгрупп смогли осознать главное правило жизни, то будущее человечества и его плодов казалось не таким уж безнадежным.