Маленькая красноватая шкала позволяла оценить размеры трех объектов – чуть поменьше «Транзитории». Они были похожи друг на друга: огромные яйцевидные грязно-белые тела в серых пятнах. На их заледеневшей поверхности выступали многочисленные артефакты, металлические на вид: связки антенн, базы датчиков, манипуляторы, стыковочные зоны, надстройки и теплообменники огромных размеров, наполовину уходящие внутрь корабля. Расщелины – некоторые длиной в несколько километров, ударные и дорожные кратеры расчертили обшивку, так что казалось, будто смотришь на страны или регионы, а не на космические корабли.

И все же. На каждой из трех комет неуклюже торчали большие металлические реакторы – по два на каждой, матовые металлические конусы, такие же изношенные, шишковатые и изуродованные космическим трением, как и все остальное. Картину завершали стаи крошечных аппаратов и обломки, утянутые притяжением этих планетоидов; они ухудшали видимость и придавали кораблям потрепанный, старый вид, как будто они были реликвиями древней таинственной эры. Эврибиад вообразил себе, как они выглядят изнутри: огромные мрачные ульи, гудящие от нездоровой, тревожной деятельности. Аттик вздохнул. Это кометы, Отон. Так далеко от системы речь может идти только о… Он не закончил свою мысль. Но все поняли и так. Варвары, проворчал Отон, и по эту сторону Рубежа! Все происходит гораздо быстрее, чем я думал.

В живот Эврибиаду будто вонзилось ледяное лезвие, и он ощутил, как в реальном мире – том, где он бессильно сидел в кресле под онейротроном – его шерсть встала дыбом. За этим чудесным зрелищем, за всей этой гигантомахией, крылось начало войны – древней, грязной, мрачной войны. Весь Корабль, будто взбесившись, заторопился вперед. Оборонные системы снова с жадностью набросились на души людопсов, вбирая их в себя, чтобы им приказали наконец активироваться и подготовиться к бою. Эврибиад отдал приказ, как от него и ожидали. Мне нужна мощность, – потребовал он. Я переключу на вас два ториумных реактора, ответила Фотида. На первое время должно хватить.

На первое время. И он сам ринулся очертя голову в оборонную систему, находясь нигде и повсюду одновременно, входя в симбиоз с каждым из комплектов оружия, который теперь воплощали его воины. Его видение мира усложнилось, он впитывал в себя все больше и больше информации, так что в какой-то момент ему показалось, что он сейчас взорвется. Темная сцена, фоном которой служило не что иное, как бесконечное космическое пространство в пятнышках звезд, в изобилии наполнилась изображениями. Мигающими окошками. Плавающими вкладышами и сияющими графиками. Прямоугольниками и ромбами цвета металла, похожими на абстрактную концептуальную композицию, украшенную драгоценностями и изящными иероглифами. Эврибиад все это понимал. Он готовился к этому долгие годы под руководством Аттика и Фемистокла, не зная, чему послужат его умения. Расчет цели, траектория перехвата, боевые тренинги и оборонные стратегии. Все это. И гораздо больше. Целый алтарь знаний – во славу нового хозяина, неизвестного, но требовательного – межзвездной войны.

Аттик все это время оставался в состоянии молчаливого транса, будто переживая мистическое откровение; возможно, он переговаривался по какому-то частному каналу, неизвестному Эврибиаду, с собственным войском деймонов. Отон встряхнул его. Поведайте мне что-нибудь полезное. Или вы решили дождаться, пока они не превратят нас в пепел? Деймон ответил ему мысленным эквивалентом гримасы и, слегка поколебавшись, сказал с видом человека, который знает, что несет чушь: Ледяные оболочки и следы чужеродных частиц. Варвары, способные к мгновенному перемещению, – вот что я вижу, Отон.

«Транзиторию», как ветром, захлестнуло изумлением. Ноэмы прекратили свою работу и как один повернулись к Отону. В души людопсов, как по сообщающимся сосудам, прилила тревога, хотя сами они не понимали, что происходит. Скоро весь Корабль стал походить на омут, стянутый льдом в разгар зимы, тихий с виду, но в глубине пронизанный неустанными будоражащими течениями. Всплыли обрывки воспоминаний, беспорядочные и бессвязные, превратились в калейдоскоп образов и звуков, ощущений и идей.

Воспоминания эти родились задолго до появления на свет первого людопса. Золотой город, драгоценная жемчужина, висящая, словно кулон, в черном обрамлении ночи, сияющая ярче, чем далекие звезды. Аристократы и богатые вельможи, принцепсы-автоматы, чьи длинные переливающиеся тоги скользили по мрамору и мозаике, которыми был вымощен пол. Красное солнце. Фигуры склоняли друг к другу головы, долго и беспокойно перешептывались – слишком быстро и слишком сложно, чтобы их можно было понять, владея только псово-греческим с Кси Боотис. Аруспиции, прорычал Рутилий. Аруспиции, жрецы Урбса. Умы их были приучены к толкованию знаков. Их статистические пророчества не бывали ложными. Никогда. И они заметили вдалеке неудержимую волну новой цивилизации. Аруспиции, надменно продолжал деймон, ошиблись. Наши враги овладели искусством мгновенного перемещения гораздо быстрее, чем они полагали. Теперь Рубежу не удержаться.

Эврибиад понял, что его слова лишь выражали мысли каждого ноэма на Корабле – и тем не менее, произнесенные вслух перед лицом небес, они разом изменили ход вещей. Замешательство переросло в волну страха. Составное сознание, до этого раздробленное на тысячу мыслей, уплотнилось, будто мышца, напрягшаяся для крайнего усилия. Сбежать подальше, спрятаться. Предупредить других? Но зачем? Лаций скоро погрузится в глубокую тень, порабощенный мечом, и с золотым сияющим Урбсом, как и со всем эпантропическим пространством, будет покончено. Бежать. Найти потайное место рядом с умирающей звездой, которая не вытерпит рядом никого, кроме них.

А мы, людопсы, ледяным голосом вопросила Фотида, что будет с нами? Вы позволите свершиться массовому уничтожению наших братьев?

Составное сознание пошатнулось; как будто мощная река, которая наталкивается на препятствие, которое дробит сильное течение и превращается в бурное и дрожащее озеро.

Мы не можем защитить вас от такой угрозы, ответил Аттик. Сама наша природа требует, чтобы мы обеспечили собственное выживание. Казалось, что ему жаль говорить такое, душа его скривилась от отвращения к самому себе. Его горькое чувство передалось ноэмам, объединившим с ним разум, и они съежились. На долю секунды составное сознание зависло между жизнью и несуществованием, между трусостью и дезинтеграцией.

– Нет. На сей раз мы не побежим.

От этих слов замер весь Корабль, тысячи духовных атомов, составляющих его материал, прекратили свои беспорядочные движения и повернулись к носу Корабля. И на одно мгновение Эврибиаду показалось, что он на самом деле услышал голос Отона, что этот голос потряс стены и полы «Транзитории».

До этого колосс держался тихо, он ушел в себя с того момента, как обнаружили три вражеских судна – словно актер в главной роли, прежде, чем появиться на сцене, спрятав до поры великолепный костюм под толстым пальто. Великолепия Отону было не занимать – и даже божественности, которая открылась перед Эврибиадом в том виде, которого он прежде не знал. Ведь в материальном мире величие Отона было соизмеримо, тогда как здесь его разум раскрывался во всей своей мощи, становился ощутимым и в такой степени превосходил разумы всех собравшихся, что количественное различие превращалось в природную уникальность. Да, он был не кем иным, как богом этой вселенной, чудесной думающей машиной, высшим рассудком, решения которого брали свое начало в глубинах, куда не проникали лучи коллективного разума. И они, незначительные думающие существа, управляемые своими мелкими эмоциями и замыслами, – кем были они по сравнению с этим ярким излучением, этой необъятностью?