— Почему бы не отправить все это великолепие в пансион Фоксуорт? Не сомневаюсь, что мисс Винтерс найдет подаркам достойное применение. Старуха не дремлет и наверняка уже подыскала бедолагу на мое место на чердаке.

Приступ ярости миновал, Эмили устало прислонилась к спинке кровати, горло ее свела судорога. Лишь огромным усилием воли удавалось сдержать слезы.

Джастин посадил куклу на кровать, больше всего опасаясь случайно коснуться Эмили. Возникло ощущение, что, коснись он ее ненароком, она рассыплется, как карточный домик.

— Но я же не знал, клянусь богом, даже не подозревал, что такое может случиться, — глухо пробормотал Джастин.

— А если б знал? — Она стрельнула через плечо глазами, блестевшими от слез. — Тогда бы ты приехал?

Джастина так и подмывало отделаться полуправдой, успокоить и утешить, но он не имел права лгать и не мог сказать всю правду, потому что в этом случае Эмили имела бы все основания возненавидеть его навсегда.

— Если бы я знал, то предпринял бы какие-то меры, — сказал он наконец.

— И после всего этого у тебя хватило наглости предположить, что я снова буду ждать тебя? — язвительно спросила Эмили, сверкая глазами.

Ну что ей ответить? Джастин буквально задыхался от чувства полной беспомощности.

— Я бы ни за что не покинул Новую Зеландию, если бы мне не предстояло рыскать по всему Лондону в поисках дочери Дэвида, — сказал Джастин и запнулся: в голову ему пришла новая мысль: — Значит, вернувшись на остров, я тебя бы там, естественно, не нашел. Ты специально выехала в Англию, чтобы заставить меня вечно разыскивать лропавшего ребенка, которого не было и в помине. Я бы вернулся к пустынному пляжу и заброшенной хижине. Разве не так? Ты хотела мне отомстить и добилась бы своего. Я тебя правильно понял, Клэр?

— Не зови меня так, не имеешь на то права, — парировала Эмили, с вызовом глядя на Джастина.

И он четко представил себе, что теперь не имеет права на многое. Девушка стояла так близко, ее можно было коснуться, но делать этого нельзя ни в коем случае. Возможно, ему уже никогда не суждено дотронуться до нее. Между ними встала стена отчуждения, прозрачная, как стекло, и непробиваемая, как гранит.

«В свете давно придумали хлесткое прозвище для мужчин, совративших опекаемых ими девушек, — мрачно размышлял герцог. — Мне скорее всего ничего не грозит, никто ни о чем не догадается, злые кумушки, завидев меня, не станут шушукаться и жалить своими острыми языками, но Эмили в ином положении. Она и так полжизни была вынуждена молча сносить жалость и презрение. Это не должно повториться, она заслуживает лучшей доли».

Клятва, данная Дэвиду на смертном одре, опутала сердце Джастина стальной цепью. Он лишил девочку отца, а теперь был обязан заменить его. Пробил час расплаты и покаяния. За пренебрежение своими обязанностями в прошлом нужно было сегодня платить сполна, дать девочке достойное место в своем доме, обеспечить хорошее образование и место в обществе. Если понадобится, найти ей мужа, который мог бы ее полюбить, как Дэвид. Так распорядилась судьба, и противиться бесполезно.

«Я не могу жениться на ней, — мысленно признал Джастин. — Она возненавидит меня, если узнает всю правду о той ночи, когда на моих руках умер ее отец, обагрив кровью мои руки. Все мои благородные порывы меркнут в сравнении с тем, чего я никогда не смогу ей дать — любви, духовной и телесной, и общих детей».

Его обуял страшный гнев, стали невыносимо противны хитрые уловки Эмили, грубый обман, но более всего бесила невозможность выправить положение. Ну почему так не везет в жизни? Джастин по-прежнему страстно желал девушку, бессовестно водившую его за нос, желал так же страстно, как ангельское создание, вымытое волной на берег в наряде из лунной пыли и мокрого песка. Больше он не мог сдерживаться.

Джастин прижал девушку к спинке кровати, впился руками в мягкую податливую плоть, дабы убедиться, что все происходит наяву, и с удовлетворением отметил, что у нее дрогнули губы. Значит, что бы она ни говорила, как бы ни старалась казаться равнодушной, на самом деле Эмили испытывает ответное чувство.

Герцог склонился над девушкой так близко, что ощутил дразнящий запах страха и ожидания в ее дыхании, и тогда заговорил, чеканя слова:

— Будем считать, что мы квиты. Вам не кажется, мисс Скарборо, что вы насолили мне предостаточно? Надеюсь, довольны? Месть удалась? Добились своего, и я изнываю от страсти. Не на этом ли строился весь ваш расчет? Довести меня до белого каления, заставить думать только о вас, а потом напомнить, что я прихожусь вам опекуном и поэтому не смею прикоснуться к вам? — Эмили попыталась отвернуться, но Джастин двумя пальцами взял ее за подбородок и вынудил смотреть ему в глаза. — Вы совершили ужасный, непростительный поступок. Вашему отцу было бы стыдно за вас.

С этими словами Джастин отпустил девушку, круто развернулся и покинул комнату, громко хлопнув дверью на прощание, но, как только оказался в коридоре, бессильно опустил плечи и припал к стене. Жить дальше можно было лишь при одном условии: следовало напрочь отбросить прошлое, забыть о блаженных минутах, которые подарила ему судьба в ту незабвенную ночь на берегу в Новой Зеландии. Все было бы правильно, если бы не одно немаловажное обстоятельство.

Эмили продолжала мстить, и пламя страсти бушевало с такой яростью, что могли бы позавидовать кочегары в преисподней.

Эмили то засыпала, то снова просыпалась, мысли в голове путались во сне и наяву, на душе было гадко, во рту неприятный привкус. Покрывало сдавило грудь, стало невозможно дышать, она откинула его в сторону. Холодный сквозняк обжег разгоряченное тело, высушил капли пота, и кожа покрылась пупырышками. Эмили задрожала, вновь нырнула под покрывало и попыталась взбить кулаком подушку из гагачьего пуха, но та промокла насквозь от беспрестанно лившихся слез. Пришлось швырнуть ее на пол. Эмили вновь бросилась на кровать и больно ударилась головой об изголовье, заныла в отчаянии и зарылась лицом в матрас.

Она легла в постель, не раздеваясь, вскоре после того, как грохнула дверь за спиною Джастина, и намеревалась провести в кровати всю оставшуюся жизнь.

Когда пришли горничные, чтобы вынести игрушки и убрать в комнате, девушка лежала, повернувшись лицом к стене. Она не притронулась к чашке с бульоном, который оставили у кровати, и ненадолго встала лишь затем, чтобы снять прилипшее к телу шерстяное платье и переодеться в ночную рубашку, заботливо повешенную на спинку кровати. Несколько часов кряду из-за двери доносились шепот и осторожные шаги на цыпочках, будто у постели тяжелобольной, а потом все затихло.

Эмили села в кровати, обхватив колени, и тяжко задумалась. По щекам медленно стекали непрошеные слезы, на душе было пусто, пусто и страшно одиноко. Конечно, к одиночеству ей не привыкать, одиночество — старый знакомый, с ним довелось коротать долгие зимние вечера в холодной конуре на чердаке пансиона. Однако нынешнюю нестерпимую, нескончаемую боль с былыми переживаниями не сравнить. Как хотелось бы ей сейчас согреться в теплых объятиях! Аннабелла тут помочь не в состоянии.