не прикоснулся. Именно эта дата авторского окончания работы над романом и будет указана в конце новомирской публикации романа.

Но и последней версии «Двух зим…» от новомирской цензуры достанется порядком. 1 декабря Фёдор Абрамов запишет в своём дневнике: «…Лакшин и Кондратович меня изумили – вырубили все самые острые места (биография Е. Мошкина, заём, причины падения коммуны). В общем, и в “Новом мире” цензура».

«Благодаря» работе редакционных цензоров в романе появится довесок – «Вместо эпилога», вовсе не уместный, меняющий ход авторской мысли и по-своему, по-оптимистически, завершающий роман. А самое главное, поставленный в текст вопреки желаниям автора, да ещё и увязав его имя с Пекашином-Верколой. Так, в эпилоге вдруг ни с того ни с сего сам автор становится «героем» романа – пекашинцем, и в письме другу, зазывая его в Пекашино, с гордостью сообщает: «Это ты когда-то, прочитав моих “Братьев и сестёр”, подал мне мысль рассказать про жизнь Пряслиных после войны». Но Абрамову ничего не оставалось, как с этим согласиться.

И даже когда публикация романа была окончательно одобрена, и в таком «урезанном» виде, Фёдор Абрамов всё равно не верил в положительный исход дела. Непростая ситуация вокруг «Нового мира», Твардовского, да и его самого заставляла думать о худшем.

4 января 1968 года, вычитав последние листы присланных гранок, Фёдор Абрамов с нескрываемой тревогой за судьбу «Двух зим…» запишет в дневнике: «Сегодня прочитал и отправил вёрстку романа… Две недели, только две недели отделяют от счастья и несчастья».

Тревога ожидания, что публикацию романа в конечном итоге всё же прикроет цензура, была настолько велика, что даже редакция «Нового мира» не могла дать Фёдору Абрамову полной гарантии, что роман «не зарежут».

Публикация первых глав в январском номере именитого журнала, который пришёл к читателям с явным запозданием, ещё больше усилила тревогу Фёдора Абрамова за судьбу романа. Тишина со стороны критики, молчание в писательской среде, словно затишье перед грядущей бурей, наводили на грустные мысли.

Ко всему тому, мартовский номер «Нового мира», сданный в набор в конце января, вышел в свет с большим опозданием – лишь в середине апреля, заставив Фёдора Абрамова крепко понервничать. Но теперь все тревоги позади: «3-й номер “Нового мира” в руках! Итак, творческая история романа вступила в свою завершающую фазу. Пресса и – главное – указующий жест сверху», – запишет он в своём дневнике, уже хорошо понимая, что вряд ли удастся избежать очередного витка «проработок», а может быть, и чего ещё похлеще.

И вот она, первая недобрая весточка с родины – «Пинежская правда», дав в нескольких апрельских номерах главы романа, вдруг прекратила их публикацию.

22 мая в журнале «Огонёк» № 22, главредом которого был Анатолий Владимирович Софронов, личность в литературном генералитете весьма не простая не только по части своей одиозности, но и относительно участия в литературном процессе того времени, была опубликована статья Петра Сергеевича Строкова «Земля и люди», подвергшая разгромной критике роман «Две зимы и три лета». Это была своего рода аналитическая статья, написанная в самых лучших традициях жанра советской критики, которая, вероятнее всего, должна была стать своеобразной затравкой для нового бичевания Абрамова, и возможно не только его.

Не прошло и месяца, как следом за статьёй «Земля и люди» появилась новая статья Строкова «Просчёт или заданность?», опубликованная уже в газете «Литературная Россия» от 7 июня теперь уже как противовес в полемике с критиком Александром Михайловым, чья статья «Пролог к новой жизни» была напечатана в этом же номере многотиражки. Причём редакция «Литературной России» не осталась в стороне и дала свой собственный весьма обширный комментарий к полемике двух критиков, определив «Две зимы…» как «талантливый роман Фёдора Абрамова», но при этом явно поддержав позицию Петра Строкова.

В свою очередь, Александр Михайлов, отмечая в статье тесную связь «Двух зим…» с первым абрамовским романом, анализируя жизнь в Пекашине после войны, пишет: «Роману Абрамова свидетельские показания не нужны, он искренен и правдив внутри себя, хотя локальная замкнутость действия в деревне Пекашино и ограничивает несколько масштаб повествования».

И на всём этом фоне критики, словно гром среди ясного неба, – неожиданное решение Твардовского о выдвижении романа «Две зимы…» на соискание Госпремии, что выглядело по меньшей мере авантюрой, заведомо обречённой на провал. Не исключено, что так думал и Александр Трифонович. Но для Твардовского этот шаг был ещё и своеобразным жестом неповиновения тем, кто его уже давно «гнал» из «Нового мира».

Как само собой разумеющееся, выдвижение Фёдора Абрамова на Госпремию породило волну новых критических статей о романе, где среди положительных были и весьма отрицательные, в которых говорилось о нежизнеспособности абрамовской прозы, так как она якобы оторвана от реальной жизни и автор не желает изображать те положительные процессы, которые происходили в послевоенной деревне. Так, в рецензии А. Шеляпина «Серые будни Пекашино», выданной под грифом «Обсуждаем произведения, выдвинутые на соискание Государственной премии», отмечалось:

«В жизнь вступает новое поколение, для которого Великая Отечественная война уже история. Было бы драматической ошибкой показать ему искажённую картину жизни той поры и первых послевоенных лет, упрятав за житейской неустроенностью и приземлённостью, бытовизмом громадную силу народного духа, готовность к лишениям ради высокой цели. Будь роман Ф. Абрамова частным фактом литературного процесса, тогда можно было бы поберечь копья. Но реакция журнала “Новый мир” выдвинула его на соискание Государственной премии, придав тем самым этому произведению высокую общественную значимость, да и сам роман, как уже говорилось, наделён весьма внушительными достоинствами. Но наделён он и внушительными просчётами, которые складываются из различных сторон идейно-эстетической позиции писателя.

О двух зимах и трёх летах исключительной деревенской маяты рассказал Фёдор Абрамов… Он решительно взял сторону тех, кто судит вчерашнюю деревню кодексом отвлечённого гуманизма и ждёт на этой ниве богатой жатвы. Внеисторический, с изрядной долей передержек подход к теме может рассчитывать на короткий успех среди некоторой части читающей публики».

И статей, подобных шеляпинской, было в прессе предостаточно.

Следует отметить, что обсуждение произведений, выдвинутых на соискание Госпремии, происходило в очень нервозной обстановке для «Нового мира». И даже более того, судьба Александра Твардовского как главного редактора уже давно висела на волоске. Да и сам журнал «Новый мир», по сути, был на грани закрытия.

После того как Александр Твардовский отказался подписать коллективное письмо писателей в поддержку действий советского руководства, направленных на подавление Пражской весны, рассчитывать на то, что ему этот либерализм сойдёт с рук, уже не приходилось. И даже вынужденное во благо сохранения журнала решение новомирцев согласиться с правильностью решения о введении советских войск в Чехословакию не спасло редакцию от уничтожения.

А