Очевидно, это привело к изменению точки зрения с обеих сторон. Свою роль, несомненно, сыграло посредничество Херриса и отсутствие Хаскиссона: «Ротшильд предпринял огромные усилия для того, чтобы помочь Английскому банку, и он сказал Херрису, что, если бы к нему обратились раньше, он предотвратил бы все неприятности. Сейчас же, если они сумеют продержаться до понедельника или вторника, он добудет громадные суммы в соверенах из Парижа и обстановка полностью разрядится».

В тот вечер Натан сделал две вещи: во-первых, он посоветовал правительству выйти на денежный рынок, купив казначейские векселя, дабы привнести ликвидности на рынок; во-вторых, что важнее, он доставил в Английский банк золото, начиная с первой партии в 300 тысяч соверенов и продолжая вносить более крупные суммы в последующие недели до тех пор, пока наконец не восстановился золотовалютный запас. Более того, 24 декабря запасы достигли низшего уровня (в хранилищах оставалось всего чуть более миллиона фунтов). И все же Натан продолжал поставлять золото и год спустя, заложив в течение марта 1826 г. миллион фунтов стерлингов и в целом 10 млн фунтов к сентябрю. Его главным источником стал Джеймс в Париже (как он позже напоминал Натану, «я опустошил сундуки ради твоего золота»). Но, по воспоминаниям Натана, «довольно много [золота] поступало почти со всего мира; я ввозил его, и оно ввозилось почти из каждой страны; мы получали его от России, от Турции, от Австрии, почти со всех концов земного шара». В бухгалтерских книгах Английского банка описан приток бесчисленного множества золотых монет из Франции, Италии, Голландии и Германии.

Кризис 1825 г. едва не стал еще одним 1797 г., когда Английский банк в последний раз приостанавливал выплаты наличными. Тогдашний кризис способен был дестабилизировать британскую экономику в целом. На деле разорились 73 из 770 банков в стране, и, как признавал сам Хаскиссон, страна стояла в 48 часах от «остановки всех операций между человеком и человеком, кроме бартера».

Вспоминая события тех лет в 1839 г., Веллингтон не сомневался в том, кто отвел катастрофу: «Если бы не самые исключительные усилия — превыше всего со стороны старика Ротшильда, — Английский банк должен был бы прекратить платежи». Конечно, Натан не предоставил бы Английскому банку такие громадные партии золота, не попросив взамен щедрых комиссионных. Операцию необходимо рассматривать как часть его кампании по утверждению себя в качестве главной силы на лондонском рынке золота. С другой стороны, он не обязан был выручать Английский банк и правительство бесплатно, тем более что кризис был вызван мерами, против которых он так решительно возражал. Спасение Английского банка стало значительным достижением благодаря тому, что Ротшильды уже тогда проводили международные операции. В сущности, братья устанавливали систему международного денежного сотрудничества, которая позже станет привычной для центральных банков и от которой будет зависеть золотой стандарт. Ротшильды все больше утверждались на международном рынке золота, как и на международном рынке облигаций.

Поэтому Байрон был не так далек от истины, когда в «Дон-Жуане» предположил, что Бэринг и Ротшильд правят и роялистами, и либералами и что от их займов «зависит нации кредит, / Паденье тронов, курсов перемены». Он заблуждался лишь в том, что считал двух банкиров равными с финансовой точки зрения. Возможно, в 1815 г. так и было, но к 1825 г. положение изменилось. Уже в августе 1820 г. делегат от Бремена на конференции Германского союза во Франкфурте вел переговоры со своим австрийским коллегой графом Буолем, в которых оба признали бесспорный размер политического влияния Ротшильдов в Европе: «Этот банкирский дом благодаря своим громадным финансовым операциям и своим банковским и кредитным связям на самом деле достиг положения реальной власти; он до такой степени приобрел контроль над денежным рынком в целом, что в его власти чинить препятствия или, наоборот, способствовать, к чему он, как кажется, склонен, различным шагам и операциям тех или иных правителей и даже величайших европейских держав. Австрии нужна помощь Ротшильдов для нынешнего выступления против Неаполя, и Пруссия давно покончила бы со своим устройством, если бы Дом Ротшильдов не сделал для нее возможным отложить роковой день».

Данное мнение подтверждает франкфуртский банкир Симон Мориц фон Бетман — его письмо написано примерно в то же время: «Н. М. Ротшильд, обладающий вульгарным талантом, наглостью и тщеславием, составляет центробежную точку, вокруг которой вращается фондовая биржа. Он один определяет обменный курс, покупая и продавая каждый день 100 тысяч фунтов. Прекрасно понимаю, почему Ротшильды являются такими полезными орудиями для [австрийского] правительства».

Как будет видно далее, у обоих имелись свои причины не любить это явление; однако они его не преувеличивали.

Не приходится удивляться известности Ротшильдов, учитывая решающую роль, какую они играли во многих послевоенных финансовых операциях. Уже в 1816 г. Карл сознавал, что он и его братья постепенно становятся «очень знаменитыми» в своем родном городе. Как он писал Джеймсу, «в наши дни в силу свободы прессы о нас много пишут». С такой же оглаской он встретился, когда позже в том же году приехал в Берлин. Очевидно, такая известность не пришлась Карлу по душе, не в последнюю очередь из-за неточности почти всего, что о них писали. «Мы каждый день в новостях, — жаловался он Амшелю. — На прошлой неделе о тебе упоминали в газетах в связи с бедняками… Сегодня о тебе пишут в связи с хлебом, и еще — что ты станешь посланником [курфюрста Гессен-Кассельского] на конференции Германского союза». То же самое продолжалось и в Гамбурге: «Всякий раз, когда приезжает кто-то из нас, народ распространяет слухи и удивительные истории. По словам Лаветца, на каком-то приеме в городе рассказывали, будто нам писал прусский король и просил выпустить на три миллиона облигаций. Мы якобы ответили, что в этом нет необходимости, потому что мы можем авансом выплатить такую сумму из собственных средств».

Кроме того, Амшеля поражала склонность широкой публики к преувеличению: «Люди думают, что мы вдесятеро богаче, чем на самом деле». «Куда бы мы сейчас ни поехали, — отвечал Карл, — все считают это политической поездкой». Приезда Джеймса на фондовую биржу Санкт-Петербурга или известия о том, что Натан нанял в порту корабль, было достаточно, чтобы все операции замерли. Достаточно было Джеймсу купить некие ценные бумаги в Париже, чтобы «все» тут же кинулись их скупать. В отличие от Карла самый младший из пяти братьев упивался вновь обретенной славой. Как он говорил Натану, «в самом деле приятно иметь столько престижа». «Все говорят, что в Париже никогда не было такого известного дома, как наш… Теперь к нам относятся как к первым… На прошлой неделе я послал [векселей] на три миллиона в Банк Франции. Среди них было много никудышных, и все же ни один не вернули»[60]. Соломон и Натан также вполне терпимо относились к своей публичности. «Мы не станем плакать из-за того, что на тебя нарисовали карикатуру, — писал Соломон Натану. — По твоим же словам, так поступают короли и императоры… Пусть это будет худшим, что… случится с нами… Пусть и моего Ансельма и твоего Лайонела тоже изображают на карикатурах… как только они приобретут известность в этом мире. Желаю этого для наших милых детей… [Напрасные] мечты!» Натан же относился к известности с обычной для себя суровостью: «Gagesh [ни о ком] не пишут». Интерес прессы — в том числе и неподтвержденные заявления о том, что у Ротшильдов финансовые трудности, — стал неизбежной платой за успех.