Через семьдесят пять дней я буду в НЙ.

В данный момент я понятия не имею, к чему все это приведет и чем закончится, ни с одним, ни с другим…

…но именно в эту секунду, когда все это пишу… мне это знать необязательно…

«Let the Mystery Be» в исполнении Айрис Демент. Пусть остается тайна.

На вокзал Винсент и Лу приезжают рано. Солнце только взошло. Купив кофе, они находят хорошие места и ждут. Внизу у винтовой лестницы стоит женщина и громко просит помочь ей с посадочным талоном. Говорит она в основном на языке, который Винсент не знает, а Лу считает исландским. Винсент поняла, что язык из группы германских, но больше склонялась к шведскому или норвежскому. Женщина просит все громче, и Винсент становится не по себе, ею овладевает плохое предчувствие. Будь она в Штатах, она бы готовилась к тому, что кто-нибудь откроет огонь, ведь американцам нравится решать мелкие проблемы с помощью оружия.

Винсент делает все, чтобы не обращать на женщину внимания, и, наконец, человек в форме, спустившись по лестнице, делает попытку успокоить ее. Через какое-то время у него это получается, и ее провожают в другое помещение. Винсент представляет, как бы она чувствовала себя вдали от дома, если бы не знала, на какой поезд сесть и куда ехать. Она мысленно молится за женщину, чтобы та благополучно добралась домой. Вспомнив наблюдавшую за ними плакавшую женщину из поезда до Лондона, она молится и за нее тоже. Чтобы наладилось то, что было причиной ее слез.

Винсент и Лу пьют кофе и тихо разговаривают. У нее на коленях лежит книга «Bonjour tristesse». Лу сидит в телефоне. А когда подходит время посадки на парижский поезд, он вскакивает и, цокнув языком, хватает багаж.

– On y va. Нас ждут приключения! – говорит он, с улыбкой катя чемоданы.

6

– Вот теперь, когда ты меня знаешь, как считаешь, со мной легко сблизиться? Или трудно? Киллиан иногда называет меня мучительницей чувств, – спрашивает Винсент.

В номере их лионской гостиницы две высокие стеклянные двери, которые открываются на балкон. Там стоит столик и два стула. Они сидят, завернувшись в тонкие хлопковые одеяла, пьют чай и курят одну сигарету на двоих. Внутри по телевизору идет футбольный матч, громкость небольшая, и Лу едва улавливает, что там происходит. До этого они сходили поужинать, а потом – к собору Святого Иоанна Крестителя. Купили карамельное джелато с морской солью и ели его, глядя на огни, танцующие на поверхности реки Соны.

Когда она отдает ему сигарету, кончики их пальцев «целуются». Винсент думает о том, что в кино во время этой сцены была бы пауза и полумрак.

– Ты мало рассказываешь о Киллиане, – продолжая курить, говорит Лу. – Правда, в твое оправдание скажу, что, помимо базовых вопросов, я особенно и не интересовался, – невозмутимо добавляет он.

На ее вопрос он не ответил.

Она смотрит вдаль, слушает шум улицы: двигатели автомобилей, разговоры, резкий звук велосипедного звонка.

– Я расскажу тебе о нем побольше, когда захочешь, – говорит Винсент.

Но даже не знает, с чего начать.

В конце девяностых он сделал мне кофе-мокко, и я влюбилась по уши. Вот так просто. Он красивый и талантливый. Обаятельный. Его слова рвут меня в клочья.

– Я знаю, что расскажешь.

Она дает обоим фразам отстояться.

– Агат и Батист любят хвастаться тем, как хорошо они меня знают. Я действительно довольно быстро сблизилась с ними, обычно это у меня занимает больше времени, – говорит Винсент.

Вдали слышна сирена «скорой», она крестится. Лу тоже крестится и смотрит на нее с легкой грустной улыбкой. Это так важно, что он тоже так делает, будто это их совместное решение, хотя они его и не принимали.

– Я не думаю, что с тобой легко сблизиться, но и не считаю тебя мучительницей чувств. Что-то не похоже, чтобы этим определением Киллиан мог расположить тебя к себе.

– Ну, он называл меня так, только когда мы ругались.

– Само собой, мне нравится, какая ты. Нравится, что ты сложно устроена. По той же причине я предпочитаю джаз и электронную музыку… другим жанрам, – говорит он.

Винсент берет сигарету, делает последнюю затяжку и тушит ее. Наливает в чашки еще чая, Лу подносит свою к губам.

– С Агат и Батистом это потому, что они оба ужасно харизматичные и открытые, к тому же незаурядные личности… Они притягивают остальных на свою орбиту, будь то связь поверхностная или глубокая. Им, видимо, кажется, что они быстро сближаются со всеми, не только с тобой, – говорит Лу.

– Ты знаешь меня лучше, чем любой из них.

– C’est vrai?

– Absolument[119].

– Это из-за того, что именно я знаю, что твоя вагина похожа на мак? – Лу тычет себя в грудь.

– Именно поэтому, – шутливо шлепнув его по руке, говорит она.

Они пьют чай, пока из телевизора не раздаются крики болельщиков, и Лу уходит в номер. Он смешно разыгрывает сценку выхода из одеяла, как из кокона; Винсент поворачивает голову вслед бабочке, исчезающей между длинных белых штор.

Сен-Тропе, Лазурный берег. Четверг, 26 апреля.

Без конца снимаю этот маленький «Ситроен» цвета лайма. Ах, я влюблена в него… и хочу оставить себе. Во Франции мне за рулем комфортнее (та же сторона дороги, что в Америке!), но в основном ведет Лу, а я – диджей… или читаю ему вслух из единственной книги, которую он взял с собой – «Просто дети» Патти Смит. Он дошел примерно до половины, а теперь и я тоже.

Уезжать из Лиона было грустно. Мне отовсюду грустно уезжать.

Сколько мне нужно жизней, чтобы объехать и увидеть все, что хочется?

В наш последний день там мы бродили и ели. Лу хотел покататься на скейтборде, и мы ненадолго сходили в скейтпарк. Я в платье сидела на траве и пила кофе с pain au chocolat.

Написала ответ Талли. Он прислал мне еще фотографии цветов. В прошлый раз я дала ему выбрать цвет, и он назначил оранжевый. Я рассказала ему про апельсины, которые купила на рынке, и про оранжевую юбку, которая мне нравится. Он рассказал, как резал морковь, и про оранжевую прошивную подушку ручной работы, которую принесла домой Имер.

Сидя на солнце, я дочитала «Bonjour tristesse». Книга очень понравилась… взрывная и печальная. Франсуаза Саган написала ее еще тинейджером, и я, кажется, слышала о ней всю жизнь, но только