Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А я вот даже не знаю, где буду ночевать…
— У Сони остановимся. Про это ты даже не думай. Капитан нам точно еды даст, мы с нею поделимся, печку растопим. А завтра я пойду свою часть искать. Ха… вот ребята удивятся…
— Она же меня не знает. Я не могу у нее.
— Еще как можешь. Мы же друзья теперь, Лев, или как? А Соня — мой друг, значит, и твой тоже. Не волнуйся, места у нее много. Хотя раз ты с Викой познакомился, у Сони тебе будет не так интересно. А?
— Меня от Вики жуть берет.
— Меня тоже. Но тебе же она нравится, признайся?
Я улыбнулся, вспомнив Викины глаза, ее пухлую нижнюю губу, четко очерченную ключицу…
— Наверное, она думает, что я для нее слишком молод.
— Может, и так. Но ты же ей жизнь спас. Пуля ей прямо в голову летела.
— Тебе тоже спас.
— Не, тот фриц мне уже сдавался.
— А вот и нет, у него автомат…
— Не настал еще тот день, когда какой-нибудь баварский гусак побил бы меня в драке…
Спор наш не заканчивался: он вилял от анализа шахматной партии и моих якобы ошибок к предполагаемым гостям на свадьбе капитанской дочери и судьбе четырех девушек из сельского домика. Разговор не давал мне заснуть на ходу, не давал думать об онемевших пальцах, о ногах, что превратились в какие-то ходули. Небо над нами светлело — один неуловимый оттенок сменялся другим, а мы брели, спотыкаясь, прямо по мощеной дороге, где снег укатали и идти было легче. Перед самым рассветом мы увидели первый рубеж питерских укреплений: черные раны траншей на снегу, бетонные надолбы, заржавленные противотанковые ежи… километры колючей проволоки, натянутой на деревянные колья.
— Я тебе одно скажу, — произнес Коля. — Этот торт я хочу попробовать. Хоть кусочек. Мы столько ради него терпели — это будет честно. — И тут же спросил удивленно: — Что это они?… — А я услышал выстрел. Коля дернул меня за шинель и повалил в снег. Над головой заныли пули. — Они в нас стреляют, — ответил он сам себе. — Эй! Эй, в траншее! Мы русские! Свои, не стреляйте! — Снова пули. — Вашу мать, вы меня слышите? Мы свои, наши. У нас мандат капитана Гречко! Капитан Гречко! Слышите?
Выстрелы смолкли, но мы не торопились подниматься с земли. Руками мы на всякий случай прикрывали головы. Из траншеи донесся командирский голос — офицер орал на своих солдат. Коля приподнял голову и вгляделся в линию укреплений в нескольких сотнях метров от нас.
— Они что, не слыхали о предупредительных?
— Может, это и были предупредительные.
— Нет, они в головы нам целили. Стрелять не умеют, вахлаки. Понабрали в Красную армию пролетариев. Винтовку неделю назад увидели. — Он сложил ладони рупором и заорал в сторону наших: — Эй, в окопах! Слышите меня? Патроны для фрицев поберегите!
— Поднимите руки и медленно идите сюда! — донесся ответ.
— А стрелять не будете, если встанем?
— Если вы нам понравитесь.
— Мамаше твоей я понравлюсь, — пробурчал Коля. — Ну что, львенок, готов?
Мы встали, но Коля сразу скривился и споткнулся на месте, чуть не упал. Я схватил его за руку поддержать. Он нахмурился, стряхивая снег с полы шинели, потом извернулся и осмотрел ее сзади. На уровне бедра ткань была пробита пулей.
— Бросайте оружие! — заорал офицер из дальней траншеи. Коля отшвырнул «шмайссер» в сторону.
— Меня подстрелили! — крикнул он. Расстегнул шинель и осмотрел дырку на штанине. — Невероятно, блядь. Эти суки ранили меня в жопу.
— Идите сюда, руки не опускайте!
— Еб твою мать, идиот, ты меня в жопу ранил! Никуда я идти не могу!
Я держал Колю за руку, не давая ему упасть. На правую ногу он опираться не мог.
— Тебе надо сесть, — сказал я.
— Я не могу сидеть. Как я буду сидеть, у меня пуля в заднице. Ты погляди только!
— А на колени встать можешь? По-моему, тебе лучше не стоять.
— Ты понимаешь, что меня в батальоне засмеют? В жопу раненный — и кем? Щеглами какими-то, прямо от конвейера.
Я помог ему опуститься на снег. Сгибая правую ногу, чтобы встать на колено, он поморщился. Офицеры в траншее, должно быть, устроили командирское совещание. Потом раздался новый голос — постарше, повластнее:
— Оставайтесь на месте! Мы идем к вам!
Коля хрюкнул:
— Он нам говорит… Да мне кажется, как раз на месте я и останусь, раз у меня теперь ваша пуля в жопе.
— Может, навылет прошла? Так же лучше, правда, если навылет?
— Ну так сними с меня штаны да проверь. — Коля мучительно ухмыльнулся.
— Что мне сделать? Тут можно сделать что-нибудь?
— Перетянуть надо, говорят. Не волнуйся, я сам. — Он развязал шнурки стеганой шапочки, снял ее и прижал к пулевому отверстию. Резко втянул воздух, зажмурился от боли. А когда снова открыл глаза — как будто что-то вспомнил. Свободной рукой полез себе под свитер и вытащил ящичек с яйцами.
— Сунь себе куда-нибудь, — распорядился он. — Чтоб не померзли. Только не урони, будь добр.
Через несколько минут к нам покатился «козлик» с цепями на колесах и тяжелым пулеметом в кузове. Пулеметчик навел его прямо на нас, когда машина остановилась рядом.
Из «козлика» выпрыгнули сержант и летеха. Оба держали руки на кобурах. Сержант остановился у отброшенного «шмайссера», осмотрел его, потом взглянул на Колю:
— Наши снайперы заметили немецкий автомат. Они выполняли инструкцию.
— Вы это называете «снайперы»? Их учат в жопу стрелять?
— Почему у тебя немецкий автомат?
— У него кровь течет, ему санитаров надо, — сказал я. — Может, потом вопросы?
Лейтенант посмотрел на меня. В его плоском лице не читалось ничего, кроме скуки, равнодушия и легкого отвращения. Он был брит наголо и стоял на морозе без шапки, словно не замечая пронизывающего ветра.
— Гражданский? И будешь еще мне тут командовать? Тебе расстрел на месте полагается за нарушение комендантского часа и выход за городскую черту без разрешения.
— Товарищ офицер, пожалуйста. Еще немного, и он кровью истечет.
Коля сунул руку в карман и выудил письмо капитана Гречко, протянул его лейтенанту. Тот прочел, сперва с подозрением, а когда дошел до подписи — весь как-то окаменел.
— Ну сказали бы сразу, — пробурчал он и махнул рукой пулеметчику и водителю, чтобы помогли.
— Сразу… Да я орал вам его фамилию, а вы палили!
— Мои бойцы действовали по инструкции. Вы наступали с вражеским оружием, нас не предупреждали…
— Коля. — Я положил руку ему на плечо. Он поднял голову, уже открыв рот, чтобы словесно уничтожить летеху на месте. И впервые в жизни до него дошло, что надо заткнуться. Он улыбнулся, чуть закатив глаза, но заметил, какое у меня лицо. Проследил за моим взглядом — кровь расплывалась под ним на снегу, вся штанина уже была темная и мокрая. Снег походил на вишневое мороженое, которое отец покупал мне летом в парке.