— Следовательно, он имел возможность оказать давление на свою дочь, — произносит немка. — И вот что меня удивляет. В наше время трудно кого-то заставить жениться или выйти замуж… Тут что-то не так.

— Все выглядит по меньшей мере странно, — отвечает Роберт. — Это очень богатая семья, но свою дочь они вовсе не балуют деньгами. Ей дают лишь на карманные расходы, как в самой обычной семье среднего достатка… Даже наша квартира куплена на имя ее матери… Анук не имеет прислуги, чтобы делать уборку и ходить за покупками.

— А ваша семья?

Роберт отворачивается.

— Это вторая сторона медали. Мне хотелось понравиться этим миллиардерам. Я не нашел ничего лучшего, как назваться сиротой. Мне пришлось сочинить целую историю и выдать ее за собственную биографию. Я сказал, что моя семья была вырезана алжирскими феллахами.

— Кем это? — спрашивает Хельга.

— Слишком сложно объяснить…

— Меня никто еще не принимал за дуру…

— Вы меня не так поняли. Что вам известно о войне в Алжире?

— Почти ничего.

— Так вот, я сочинил, что меня воспитывали бабушка с дедушкой. Родители время от времени навещали меня. И вот во время одной из таких поездок моих мнимых родственников вырезали всех до одного…

— Слишком много крови, — говорит она, заметно повеселев. — И ваш торговец картинами принял ваш рассказ за чистую монету?

— Да.

— Это говорит о том, что он не желал вдаваться в подробности… А что же произошло потом?

— Потом была помолвка…

— А она? Она тут же сказала «да»?

— Почти что…

— И вам не пришло в голову почему?

— Нет!

— Ребенок?

— Нет.

— Тайный изъян?

— Тогда что?

— Не знаю.

— И это не настораживает вас?

— Что?

— Что вы ничего не знаете…

— Может, и знать-то нечего… Возможно, что я понравился ей с первого взгляда. Возможно, я напрасно ломаю голову… Порой мне кажется, что люди как-то странно относятся ко мне… Смеются за моей спиной. И это происходит даже в стенах фирмы, где я работаю. Возможно, что это навязчивая идея… На работе я на хорошем счету. Мне нравится моя работа. Я занимаюсь распространением книг по искусству, изданных в карманном формате. К прекрасному можно приобщаться всего лишь за пять с половиной франков… Чуть больше доллара… Через несколько месяцев меня назначат генеральным директором. Я буду полномочным управляющим галерей. Их у них девять. Плюс издательский рынок. Можно считать, что моя карьера удалась, если бы не одно «но»…

— Что?

— Она не любит меня…

Наконец-то он произнес вслух эти слова. Он высказал то, что давно пытался скрыть от самого себя.

Немка встает и протягивает ему большой стакан, наполненный сиропом цвета спелого граната.

— Она не любит меня. Мне кажется, что люди порой посмеиваются надо мной. Я чувствую себя марионеткой в руках членов этой семьи. У меня такое ощущение, что от меня что-то скрывают… Но что? Это самое респектабельное семейство, какое можно себе представить. Мой тесть, хотя не лишен тщеславия, но не больше любого другого человека, оказавшегося на его месте. У него очень крепкие моральные устои. Моя теща — прелестное создание. Она похожа на растущий в оранжерее цветок, который никогда не дышал свежим воздухом. За столом у них не принято обсуждать некоторые темы. Например, нельзя говорить о войне, где бы она ни происходила. Такие разговоры могут расстроить мать. Эта женщина не способна даже раздавить комара. Она будет терпеть их укусы из милосердия…

— Вытрите рот, — говорит немка, — он у вас измазан красным…

Он вытирает рот тыльной стороной ладони.

— И все же порой мне кажется, что люди посмеиваются надо мной… Только и всего. Однако я чувствую себя не в своей тарелке… К тому же Анук исповедует крайне левые политические взгляды. Со стороны это выглядит чистым ребячеством. Возможно, что ее резкие высказывания и являются предметом насмешек… Она сделала себе татуировку — знак пацифистов. Вы знаете, о чем идет речь?

— Ну да, — говорит Хельга.

— Теперь у нее на шее красуется татуировка, которую ничем нельзя свести…

— А вы? — спрашивает немка. — Вы вышли из какой среды?

— Из рабочей… Из очень бедной рабочей среды.

— Так что же вас заставляет играть комедию? Ваша женушка будет только гордиться тем, что связала свою жизнь с честным пролетарием.

— Прежде всего мне надо было понравиться отцу, — говорит он. — А после было уже слишком поздно. К тому же, должен вам откровенно признаться, в душе я в некотором роде ренегат. Мне совсем не нравится мое происхождение. Я всегда мечтал о принадлежности к буржуазии…

— И это в том мире, где все только и говорят о своем пролетарском происхождении. Быть пролетарием в наши дни — все равно что получить пропуск в светлое будущее… Особенно во Франции и в Германии… В Америке такой проблемы не существует… Здесь более здоровое общество. Люди не стесняются своего происхождения. Вот это и есть подлинная демократия. В Америке дети сенаторов подыхают от передозировки наркотиков точно так же, как простые чернокожие уличные бродяги.

— Я могу позвонить моей жене? Я оплачу телефонные расходы…

— Не надо спрашивать у меня разрешение каждую секунду. Берите трубку и продолжайте ваши игры. Развлекайтесь, ведь она тоже сейчас развлекается…

В дверь кто-то звонит. Звонок звучит так резко, словно сирена, предупреждающая об опасности.

— Иду, — кричит Хельга. — Подождите секунду…

Она спешит к двери, открывает ее. Роберт слышит срывающийся женский голос. Женщина говорит по-английски с выраженным южноамериканским акцентом. Ее взволнованная речь то и дело прерывается из-за вздохов и всхлипываний.

— Входите, выпейте воды, — говорит Хельга.

Роберт, словно Робинзон на своем маленьком островке, наблюдает за тем, что происходит.

Гостиничный номер пуст. Никто не берет телефонную трубку. Ему вспоминается милый беспорядок, какой оставляет после себя его жена. Посреди комнаты валяется голубая атласная тапочка. Тихо мурлычет кондиционер. Стоя на цыпочках, Анук по-детски подставляет ему для поцелуя лоб. Он смотрит на ее прелестное упрямое личико. Она протягивает ему набитый бумагами портфель со словами: «Не опоздай на самолет». В своем небесно-голубом пеньюаре она кажется ему особенно хрупкой и невесомой. «Не опоздай на свой самолет». Он уже свыкся с мыслю, что жена, по существу, выставила его за дверь. Неужели она назначила кому-то свидание? Что, если она предупредила кого-то о своем приезде, будучи еще в Париже? Одного из тех лощеных самовлюбленный типов, которые на «ты» со всем миром. Эти люди рождены, чтобы смотреть на всех свысока. Их легко узнать в толпе по особым признакам. Однажды он уже видел Анук в обществе одного такого мерзавца. Это был невысокого роста господин неопределенного возраста с увесистым перстнем на пальце. Он заметно нервничал и дергался. Анук тогда сказала: «Представляю тебе мсье Унтеля». Мсье Унтель довольно быстро ушел, обменявшись с Анук несколькими непонятными фразами.